Гастроли искусство
В Воронеже прошел первый международный Платоновский фестиваль. Заявив о намерении сделать фестиваль ежегодным, Воронеж вмешался в популярный спор региональных центров за право быть одной из культурных столиц страны. Из Воронежа — РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фестиваль в областном центре с общим бюджетом около 1 млн у. е. для России с некоторых пор не является чем-то экстраординарным. Уже много лет существует Рождественский фестиваль искусств в Новосибирске, в последние годы несколько недешевых и амбициозных проектов запущено в претендующей на звание культурной столицы Перми, в Омске утвердился в своих правах международный театральный фестиваль "Академия", набирает фестивальные обороты Казань и т. д. Воронежская инициатива примечательна тем, что родилась сравнительно недалеко от Москвы. Как правило, на таком расстоянии от столицы даже большие города, если говорить о доступе к культурному импорту, живут ее отраженным светом, что на деле означает — в полной темноте.
Новорожденный Платоновский фестиваль подтвердил простой рецепт создания масштабного городского культурного проекта: поддержка местной власти плюс наличие местной же команды, способной не только придумать творческий контент, но и обеспечить проведение мероприятия. Каждое из этих двух условий — необходимое, но недостаточное, должно случиться сочетание, что в российских условиях исключительная редкость. Что касается первого условия, то и без знания того факта, что Платоновский стал любимым детищем (и на дни фестиваля ежевечерним занятием) губернатора Алексея Гордеева, административная поддержка налицо — в городе рекламы у фестиваля больше, чем у партии власти накануне выборов. А не распылить выделенный бюджет на ерунду или нафталин удалось директору фестиваля Михаилу Бычкову — хорошему театральному режиссеру, основателю и худруку Воронежского камерного театра, человеку, обладающему, с одной стороны, тонким, не провинциальным вкусом и столичными связями, а с другой стороны, знанием местной публики, в абсолютном большинстве своем еще не пуганной современным искусством.
Что касается театральной программы, то здесь Бычков (наверное, разумно) решил положиться на авторитеты. Он "одолжил" два спектакля у Чеховского фестиваля — конечно, не дорогостоящих Лепажа с Гиллем и не Кастеллуччи, за которого воронежцы, наверное, и накостылять бы могли, а более или менее диетическую "Бурю" Деклана Доннеллана (нагую грудь героини и ягодицы молодого героя публика скрепя сердце проглотила) и "Неподвижных пассажиров" Филиппа Жанти, которые стали откровением — "оказывается, театр может быть и таким". К ним прибавил беспроигрышную рижскую "Соню" Алвиса Херманиса и в качестве "сложного искусства" — московский Театр наций с "Калигулой" в постановке Эймунтаса Някрошюса. Театральную афишу дополнили спектакли по произведениям Андрея Платонова — "Рассказ о счастливой Москве" столичной "Табакерки" и номинант последней "Золотой маски" "Возвращение" новосибирского театра "Глобус".
Платонов, таким образом, стал не темой воронежского фестиваля, но его определяющим мотивом — если не считать литературной программы, которая, разумеется, была целиком посвящена одному из самых "неправильных" и загадочных гениев прошлого века. В музыкальной программе сделали акцент на композиторах-современниках Андрея Платонова, у которых, как и у писателя, преобладают темы рушащегося, искореженного мира. Принцип отбора, конечно, дал много степеней свободы — поэтому и музыкантов удалось собрать одновременно знаменитых и друг на друга не похожих: Гидона Кремера и Квартет Бородина, Виктора Третьякова и Юрия Башмета, Давида Герингаса и Владимира Могилевского.
Не менее благодатным платоновский мотив стал и для серии выставок — по большому счету все искусство 20-х и начала 30-х годов может служить иллюстрацией к текстам Платонова. В том числе и фотографии Бориса Игнатовича, привезенные в Воронеж из музея Московского дома фотографии. Косые линии композиций Игнатовича, его неожиданные, экспрессивные ракурсы, пойманные им на пленку соотношения отдельного человека и формирующегося нового социума, его восхищение механизмами и машинами — все это буквально осязаемо рифмуется с темами, ритмами и словами Платонова. Наверное, так остро это чувствовалось благодаря расположенной в том же зале серии инсталляций Хаима Сокола на темы платоновского "Котлована".
В каждом из старых, помятых и тронутых коррозией тазов Сокол при помощи кусков мыла, металлических коробочек, веников, тряпок и проволоки сотворил по микромиру — один, освещенный сверху, точно с вышки, напоминает лагерный двор, второй оказывается площадкой для высокого мыльного постамента с какой-то латунной втулкой в роли фигуры вождя на вершине, рядом — оцинкованное суденышко под парусом из мешковины и т. д. А на соседней стене, тоже от Хаима Сокола, съеденное ржавчиной железное знамя — тяжелое, бесполезное, неизжитое и неизбывное, как Ильич на центральной площади еще одной новой культурной столицы.