Выставка сценография
Украинский еврей Борис Аронсон стал одним из самых известных театральных художников Бродвея и шестикратным лауреатом премии "Тони". Галерея "Проун" знакомит с началом его американской карьеры. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Сын главного раввина дореволюционного Киева выбрал профессию художника не без конфликтов с религиозной родней. Еще 11-летним ребенком во время поездки в Москву он знакомится с коллекциями новейшей французской живописи Сергея Щукина и Ивана Морозова и становится адептом авангардной формы. В Киевской художественной школе Аронсон учится и дружит с Александром Тышлером, будущим теоретиком "проекционизма" Соломоном Никритиным, вместе с ними изучает еврейскую историю, ездит в польские и украинские местечки. Интерес к театру Аронсону прививает "амазонка авангарда" Александра Экстер, у которой он берет уроки в ее киевской мастерской. Для наглядности "Проун" включила в экспозицию три эскиза костюмов, сделанные Экстер. Это логично: стиль Аронсона 1920-х вышел из резких и энергичных композиций великой предшественницы, но не менее важным источником вдохновения служили для него открытия Марка Шагала, в которых он увидел необходимый сплав национального содержания и экспериментов с формой, проводившихся в мастерских Монмартра художниками со всей Европы.
После революции Аронсон работает в новообразованной Культур-лиге, занимающейся созданием передовой еврейской культуры и воспитанием "нового еврея". Пишет статьи, проникнутые характерным для авангардистов национализмом и любовью к азиатской, стихийной стороне творческой психологии. Судя по всему, Аронсон не видел нужды как-то определяться со своим отношением к советской власти. У него были другие амбиции. Пробыв несколько лет в Москве, Аронсон покидает Россию и перебирается сначала в Берлин, где издает книгу о Шагале, а потом и за океан. Английского он не знает, карманы пусты, но еще в Берлине Аронсон завязывает дружбу с деятелями американской идиш-культуры.
В Нью-Йорке художник сразу оказывается обеспечен работой. Он оформляет книги и журналы еврейских издательств и организаций. В 1924 году Аронсон сотрудничает с небольшим экспериментальным "Нашим театром", открытым Еврейским театральным сообществом. Эскизы к двум постановкам "Нашего театра" занимают основное место на выставке в "Проуне". Пьесы "Ночь и день" С. Ан-ского (псевдоним киевского просветителя Шломо Раппопорта) и "Последний итог" Давида Пинского основаны на быте и мифах местечек, поэтому разобраться, что к чему на рисунках Аронсона, сложно, и галерея тут не помощник. Одно ясно: нового Аронсон не открывает, его работы — адаптация чужих идей в условиях зарождающегося в Америке интеллектуального театра. Рядом с "Русскими сезонами" Дягилева или "Победой над солнцем" Малевича и Крученых эскизы Аронсона выглядят умеренно. Он все-таки работал в области волшебной сказки, а не утопии.
В них зато есть голливудский шарм и яркость большой сцены. Как у многих современников, у Аронсона авангард постепенно мутирует в хороший вкус. Тем не менее в контексте американского театра его работы выглядят смело. Соратник по эмиграции, футурист Давид Бурлюк писал об Аронсоне, что он "весь — Евразия, так как он живая часть великой революционной стихии, которая наступает с Востока на мировые бастионы капитализма. Подобно бомбе, один из первых, Аронсон свалился "оттуда" на американскую тупоголовую сцену. Найдет ли он себе здесь место? Поймут ли его?" О, если бы Бурлюк только знал. С конца 1920-х Аронсон получает крупные заказы от Бродвея. Если у художника и были когда-нибудь мысли о штурме бастионов капитализма, мы об этом не узнаем. С легендарным постановщиком Гарольдом Принсом он делает, среди прочего, культовые мюзиклы "Скрипач на крыше" и "Кабаре", известные каждому по киноадаптациям. Аронсон изобретает остроумные технические решения. Громадное зеркало, где отражается зрительный зал, иллюстрирующее заглавную мысль "Кабаре",— его заслуга. Тринадцать номинаций на "Тони", шесть статуэток премии и счастливая старость художника из Киева, нашедшего себя в Америке, остаются за кадром выставки в "Проуне".