Глава Совета священной митрополии Абхазии с центром в Новом Афоне, отколовшейся в конце мая от Абхазской церкви, архимандрит Дорофей (Дбар) рассказал Ольге Алленовой, как он представляет себе суть церковного конфликта в Абхазии.
"Нас просто хотят выжить из монастыря"
— Почему, если вам запретили служение на год, вы продолжаете служить?
— Когда запрещают служение, должны быть для этого основания. В документе, подписанном епископом Тихоном, нам вменяется в вину, что мы провели Церковно-народное собрание, которое там называется «сборищем», и на основании этого нас запрещают. Но тогда надо тех 15 священников, которые рукоположены в РПЦ и находятся сейчас на территории Абхазии, тоже запрещать — ведь они так же участвовали в создании «автокефальной» Абхазской Церкви во главе с женатым священником Виссарионом Аплиаа, которую РПЦ не признает самостоятельной единицей. Или в отношении нас работают одни нормы, а в отношении всех остальных - другие?
Наконец, такого рода указы должны быть лично переданы в руки священников, подлежащих запрещению, и только после рассмотрения в епархиальном суде. Но документ, запрещающий нас, вышел 26 мая, в день независимости Грузии, и только через 2 недели нам передали его через посредников, без всякого суда. То есть, получается, что эти две недели мы продолжали служить, не зная, что служить уже не имеем права, и те, кто этот документ подписывал, не поставили нас в известность о нем 26 мая. Таким образом, у нас возникли подозрения, что документ этот появился по указанию руководителей Отдела внешних церковных связей РПЦ, у которых есть какая-то заинтересованность в нашем вопросе. Поэтому мы сочли этот документ необоснованным. Прихожан и паломников мы предупреждаем о том, что оказались в такой ситуации, — чтобы они могли самостоятельно решить, подходить к Святой Чаше у нас в монастыре, или поехать в другой храм.
— И как прихожане реагируют? Кто-то ушел после такого предупреждения?
— Никто не ушел. В прошлое воскресенье на литургии у нас в храме был один русский священник, из глубинки, он нам даже помог исповедать паломников, так много было их в тот день.
— А почему вы передумали выходить из РПЦ и решили ограничиться просьбой рассмотреть ваше дело на Священном Синоде?
— Совет решил, что если мы не будем выслушаны в Москве, отпускные грамоты нам все равно не дадут. И в таком случае нам придется самостоятельно выйти из РПЦ. Мы бы этого не хотели. Поэтому мы решили пока подождать.
— Но вы не исключаете для себя возможность выхода из РПЦ?
— Мне бы хотелось надеяться на конструктивный разговор. В конце концов, мы уже перешли неофитский возраст и семинарское богословие, и бумажки для нас не так существенны, как Церковь в полном смысле слова. Бумажки — это бессмысленный способ давления на нас. Мы обучались в московских духовных школах, и нас специально отправили в Абхазию. Люди, которые делали это, понимали, что направляют нас на территорию де-юре Грузинской Церкви, то есть совершают неканонический поступок. И мы им за это благодарны, потому что они не оставили Абхазию без духовного окормления. Но проблема в том, что когда мы им перестали нравиться, они обвинили нас в неканоническом поступке. Это странно, потому что мы должны либо все руководствоваться одними правилами, либо все могут допускать исключения из правил ввиду особой необходимости. Когда нас рукополагали для Абхазии, они считали, что другого выхода нет. Но у нас сейчас тоже нет другого выхода. Пусть тогда разберутся сначала, каковы правила и каковы критерии исключения из правил.
— Чего же вы сейчас хотите от Священного Синода?
— Мы хотим, чтобы были рассмотрены все документы, касающиеся нас и изданные в Майкопской епархии, начиная с 2002 года. В том числе и документы, которые уже запрещали меня в священнослужение. Тогда, возможно, в Священном Синоде поймут, что большинство документов выдавалось Майкопской епархией по личной просьбе отца Виссариона (иерей Виссарион Аплиаа — глава Сухумско-Пицундской епархии Абхазской Православной Церкви. — «Власть») и по самым нелепым поводам. Это дискредитирует саму РПЦ, ведь если каждый архиерей будет выдавать такие документы по личным просьба отдельных священников, то начнутся расколы и разногласия в среде священнослужителей. Мы хотим доказать антиканоничность этих документов, запрещающих нам священнослужение.
— И какие меры теперь к вам могут быть предприняты?
— Как вы видите, мы не подчинились решению, указанному в документе от 26 мая, и совершаем богослужения. Нам уже присылали несколько человек, которые тайно выясняли, служим мы или нет — при этом мы не понимаем, зачем вести слежку за нами, когда можно нас просто спросить, служим ли мы, и мы ответим честно, что служим. Дальше, если нас не захотят услышать, последует низложение с сана. Пока что нам запретили служить в течение 1 года.
— То есть вас могут запретить навсегда?
— Если у кого-то есть желание запретить нас, конечно, могут, но должны быть веские основания. Не такого плана, что я с греческими раскольниками связался, или кого-то выгнал. Основания должны быть совершенно другого характера. Если вы посмотрите церковные каноны, которые запрещают священнослужение, они имеют, в большей части, отношение к обязанностям священника и к его нравственной стороне жизни. А если кто-то что-то сказал по телевизору или в беседе выразил свое мнение, это не основание. Вот если бы мы на Церковно-народном собрании 15 мая заявили бы, что с завтрашнего дня начинаем диалог с раскольническими церквями, это основание для запрещения. А мы о чем ведем речь? Мы говорим о межправославной комиссии, о терпении, о предстоящей многолетней работе. И мы по сей день поминаем за богослужением имя патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Но нельзя же нас обвинять в том, чего нет...
— Запрет в служении обязывает вас покинуть монастырь?
— В том-то и дело, что нет. Это как раз ключевой вопрос. Смотрите, сначала приходит документ, запрещающий нам священнослужение, а вскоре, буквально через два дня, мы получаем письмо отца Виссариона, в котором он просит нас в течение 24 часов покинуть монастырь. То есть для нас очевидно, что эти два документа каким-то образом связаны, и нас просто хотят выжить из монастыря. Но они не учли одной вещи — они могут с нас снять сан, но не могут лишить монашества, поскольку монашество это добровольное решение принятия особого образа жизни. И если монашествующие священнослужители низложены, то они, напротив, направляются в монастырь. Так что если они хотят, чтобы мы ушли из Нового Афона, они должны знать, что мы никуда не уйдем. Монастырь это наш дом.
— Но в монастырь могут прислать другого настоятеля, если нынешнего, иеромонаха Андрея Ампара, низложат вместе с вами?
— Для них не столько настоятельство здесь проблема, сколько вообще наше присутствие здесь. Кто бы сюда ни пришел настоятелем, монахи принимают самое активное участие в жизни и устроении монастыря, без них невозможно принять какого-либо решение. Вы знаете, что уже пытались прислать сюда настоятеля, и монастырская братия воспротивилась.
— Слушая вас, понимаю, что дело не только в церковных разногласиях, но и в самом монастыре.
— Абсолютно с вами согласен. Если раньше я полагал, что все эти дрязги, извините за выражение, вокруг монастыря — просто результат непродуманных действий и личных амбиций, то сейчас догадываюсь, что за всем этим стоит экономический проект людей, находящихся около Московской Патриархии и связанных с отцом Виссарионом. Недавно я узнал, что готовился большой паломнический проект, в котором был задействован и Новый Афон, и другие святые места Абхазии. На этот проект готовились выделить, либо уже выделили баснословные деньги. В рамках этого проекта шел разговор о передаче особняка в Москве в собственность Абхазской Церкви. Я знаю также, что абхазское правительство передало Сухумско-Пицундской епархиям Абхазской церкви большой туристический комплекс тут неподалеку от монастыря, в центре Нового Афона. И когда дьякон, приехавший с отцом Ефремом (Ефрем Виноградов — игумен, присланный из РПЦ в качестве нового настоятеля Новоафонского монастыря, но не принятый монахами.– «Власть») сказал: «Друзья мои, что же вы возмущаетесь, это же олимпийский объект», - для всей братии картина стала более-менее ясной. То есть дело не в отце Дорофее и не в отце Виссарионе, а в том, что, видимо, на Новый Афон есть определенные планы у каких-то серьезных людей. Ведь Новый Афон это не только монастырь — это особый ландшафт, рядом море, а у монастыря, помимо храмов, большая территория, громадные корпуса и здания.
— Сам монастырь ведь тоже большую прибыль приносит?
— Около 30 млн. рублей в год. Из них примерно 11 млн. рублей уходит на приобретение церковной утвари для церковной лавки, еще порядка 10 млн. рублей — на ремонтные работы, около 4 млн. рублей на благотворительность. Наш Новоафонский монастырь помогает и восстановлению других абхазских храмов — мы уже восстановили храмы в Пицунде и Гагре, выстроили новый храм в Очамчирах. Кроме этого, абхазское духовенство, начиная с 2002 года, получало зарплату из монастырской казны. Монастырь содержал Новоафонское духовное училище. Мы ежегодно публикуем в своей периодической печати подробный отчет о доходах и расходах, чего не делает больше никто ни в Абхазии, ни, насколько мне известно, в России.
И все-таки я думаю, что доходы монастыря — это не то, из-за чего идет «война». Борьба идет за его местоположение, земельные угодья. Если бы наш монастырь находился высоко в горах, никаких проблем бы здесь не было. Люди, которые сюда приезжают как паломники, остаются в Новом Афоне на несколько дней — здесь красиво, есть что посмотреть, можно купаться в море, отдыхать. И это привлекает, видимо, большой бизнес. Какие-то люди рассчитывают, что здесь хорошо было бы реализовать первоклассный паломническо-туристический проект, с гостиницами, с комфортабельными номерами.
— Разве это плохо?
— Это плохо для обители. Когда придут сюда хозяева не церковные, они настроят тут паломнических гостиниц, где будут вовсе не паломнические правила. И я как священник обязан этому препятствовать. На Афоне в Греции все просто — это закрытая территория, каждый монастырь принимает в день максимум до 10–15 человек (мужчин), и там можно сколько угодно настроить гостиниц, но не будет потока туристов. И паломники там не могут купаться в море, таковы правила. Я не говорю, что мы здесь намерены как-то ужесточать правила, но мы не хотим, чтобы это место превратилось в место, мягко говоря, светских развлечений. И любая хозяйственная, имущественная, финансовая деятельность монастыря, не совместимая с церковной, будет с моей стороны пресекаться жестко. Это принцип. У меня нет имущества, квартир, домов, земельных участков и дорогих автомобилей, нет интереса к материальной стороне жизни, как и у большинства монахов. И если мы пытаемся здесь возродить монашескую жизнь, с учетом опыта греческих монастырей, в том числе и Святой Горы Афон, РПЦ должна бы радоваться этому, а не запрещать нас.
— В Москве опасаются, что Греческая Церковь вас признает. И тогда РПЦ потеряет здесь влияние.
— Давайте исходить из реальной ситуации. Мы точно знаем, что абхазский церковный вопрос решить в одностороннем порядке невозможно. Ни Русской Церкви, ни Грузинской Церкви, ни Греческой. Абхазский церковный вопрос можно решить только всем православным сообществом с участием представителей всех Церквей. И его решить невозможно за один год и за два года, и за три года — это длительная и большая работа. И слава Богу, что у нас есть вот это молодое духовенство, и что мы хотим решить это в рамках канонических, т. е. законных Церквей. Смотрите, какой парадокс у нас получается. Вот Абхазия и Южная Осетия… Казалось бы, последние маленькие кавказские народы, которые хотят быть православными. Вот я сам лично крестил 6 тысяч абхазов за пять лет моего нахождения здесь. И при этом постоянно препятствия для развития Православной Церкви в Абхазии, для развития православия в нашей стране со стороны наших же собратьев-православных. Грузинская Церковь исходит из политических соображений и рекомендаций своего правительства. Русская Православная Церковь исходит из непонятных нам своих соображений, другие тоже исходят из своих интересов. Никто не думает о том, что в течение 18 лет мы вот так живем, без епископа, без рукоположений на территорий Абхазии, и что если это продлится еще сколько-то лет, в какой-то момент вообще Православия здесь не будет. Все думают о церковных границах, о том, кто кому должен дать разрешение, но не о Церкви, не о Православии, не о спасении душ христиан, живущих в Абхазии. Вот какой парадокс современной христианской жизни — молодой миссионер, окончил духовную академию, возгорелся идеей о миссии, христианском просвещения… Но он никуда не может поехать, потому что ему нужны десятки разрешений с одной церковной территории, с другой церковной территории и так далее. Если бы по этому принципу действовали апостолы, христианские миссионеры древности и известные русские миссионеры, чего бы они все добились, если бы они выясняли, чья это «каноническая» территория? Мне просто кажется, что мы зациклились на внешних каких-то вещах. Вот я повторяю для вас слова, которые кажутся мне очень важными, это слова Василия Васильевича Болотова — одного из выдающихся церковных историков, который сказал: «Каноны Церкви нужны в той степени, в которой они полезны Церкви». Если канон формально вредит Церкви, не нужно на нем зацикливаться. Вот сейчас вы видите — в Абхазии 18 лет нет епископа исходя из церковных канонов. Потому что мы формально считаемся входящими в составе Грузинской Церкви. Грузинская Церковь не хочет решать положительно наш вопрос, Русская Церковь тоже не может, потому что РПЦ признает Абхазию частью Грузинской Церкви. Вот если бы и Грузинская Церковь, и Русская Церковь, понимая всю сложность послевоенной ситуации в Абхазии, содействовали бы, решению абхазского церковного вопроса, с привлечением всего православного сообщества, в Абхазии уже давно был бы епископ и десятки священнослужителей. Я уже не говорю о христианах, их были бы тысячи, и про храмы, которые тоже уже были бы возрождены в большом количестве. Поэтому вина за ту церковную ситуацию, которая сегодня в Абхазии, всецело лежит на православном сообществе и главным образом на Грузинской и Русской Православных Церквей. Хотя на Русской меньше, потому что она все-таки пыталась нам помочь и помогала.
«С точки зрения некоторых абхазских священнослужителей я “продался темным силам и масонам”»
— У вас уже несколько лет возникают проблемы с РПЦ - то вас запрещают, то оказывается, что не запрещают, потом снова запрещают... Вы были рукоположены в сан священника Майкопским епископом, то есть вы были клириком РПЦ. Но потом уехали в Грецию учиться. И вскоре после Церковно-Народного Собрания в Новом Афоне, появилась информация, что на самом деле вы были запрещены в служении Московской Патриархией еще 5 лет назад. Я видела даже документ от имени патриарха Алексия II.
— В последнее время я находился в Греческой республике и являлся священнослужителем, а там Церковь государственная, как вы знаете. Священнослужители как госслужащие, грубо говоря. В связи с экономическим кризисом и сокращениями на всех направлениях, в том числе и в Церкви, мы должны были пройти перерегистрацию. И в связи с этим я обратился в ОВЦС Московской Патриархии, чтобы мне дали документ, подтверждающий, что я являюсь клириком РПЦ и не нахожусь под запрещением. И вот такой документ я получил за подписью митрополита Илариона, председателя ОВЦС, от 27.12.2010 года. И этот документ важный и определяющий, на нем стоит печать Международной Гаагской конвенции, и без нее он не признается и не действует в Европе. Второй документ, также полученный из ОВЦС Московской Патриархии, свидетельствует о моем нахождении в Греческой республике с целью повышения богословского образования в Аристотелевского университета в Салониках. Мне же тут в Абхазии показывают документ от 17 июня 2007 года... И я о нем впервые узнаю сейчас в 2011 году, в кабинете вице-президента республики Абхазия, когда у нас состоялась встреча с отцом Виссарионом Аплиаа. Когда мне этот документ показали, я спросил, почему я об этом документе ничего не знаю? Почему я не получил его официально? В июне 2007 года я находился в Греции. Здесь написано, что копия данного указа разослана всем Поместным Церквям. Почему ни Москва т.е. ОВЦС РПЦ, ни мой греческий митрополит, у которого временно я нахожусь, не получили этого документа? Отец Виссарион мне сказал: ты знаешь, я имел этот документ, но я не хотел, чтобы это кто-то знал, не хотел, чтобы это тебе помешало. Я его спросил: вы знаете, что с точки зрения церковного права вы совершили преступление, и причем серьезное? Почему? Потому что в случае наличия этого указа, в случае его действительности и в том случае, если все его получали в руки, в том числе и мой митрополит, — в таком случае я не имею право совершать литургию, крещение, венчание, т.е. священнодействовать. Другими словами, указ существует, я о нем не знаю, я совершаю все таинства, вводя людей в заблуждение. И за это не только с отца Вассариона, но и, к сожалению, даже с архиепископа Пантелеймона, который выдал этот документ, надо спрашивать. Если же все названные мной условия не были соблюдены, это постановление надо расценивать как некий запугивающий документ, который по личному согласованию был взят из Майкопа на случай, если отец Дорофей поведет себя «не правильно», и тогда этот документ можно «вытащить». То есть 4 года о нем никто не знал, а теперь этот документ «всплыл».
Просто поймите, мы не сумасшедшие люди, чтобы священнодействовать, если нам запретили служение по канонам Церкви. Ведь за это придется нам отвечать перед Богом… Ни перед Патриархией, ни перед властью, а перед Богом, потому что будучи запрещенными, мы совершали таинство. А это очень серьезное преступление, с точки зрения церковного права.
— Но этот документ, запрещающий вам служение, подписан патриархом Алексием II...
— Я вам его покажу сейчас. Смотрите, нет даже личной подписи патриарха, это резолюция (предписание), это не указание и не решение покойного патриарха. И в чем меня обвиняют? В том, что я «присоединился к раскольничьей греческой церкви». Вот смотрите правительственная газета Греции — все решения, которые принимаются по священникам, по гражданам и по структурам государства, вступают в силу после публикации в этой газете. Здесь опубликовано решение действующего Совета Митрополии, в которой я нахожусь, вступившее в силу с 01.01.2008 года, согласно которому я временно был зачислен в штат священнослужителей одной из Митрополий официальной Элладской Православной Церкви. Но кому это объяснишь! Помимо всего прочего, я ведь имею идентификационный личный номер, специальный код записи моих данных как госслужащего, по которым легко можно проверить в какой Церкви я нахожусь и чем я занимаюсь в Греции. Да, относительно ИНН с точки зрения некоторых абхазских священнослужителей я «продался темным силам и масонам» (улыбается).
— Не понимаю, при чем тут ваш ИНН...
— Я имею в виду публику, которая находится рядом с отцом Виссарионом и которая находится в Абхазии именно по той причине, что в Абхазии пока нет общего требования ко всем гражданам и лицам, проживающим на ее территории, иметь личный идентификационный номер.
— В постановлении, запрещающем вам служение, говорится о том, что вы разжигали межнациональную рознь...
— Да, и о том, что я призывал к депортации из Абхазии русских священников. Я все это читал. Отвечаю. Вот у меня лежит здесь обращение от Московской Патриархии, за подписью нынешнего Святейшего патриарха Кирилла, тогда он был председателем Отдела внешних церковных связей, номер 1268, 2006 год. Пишет вице-премьеру Абхазии: «Уважаемый Леонид Иванович, настоящим препровождаю вам текст сообщения Священного синода от 17 октября 2005, в котором излагается официальная позиция Русской Православной Церкви по интересующему вас вопросу. Что касается монашествующих, которые переселись в Абхазию, то вынужден констатировать, что в настоящее время они находится вне канонической территории Московского Патриархата, находятся вне канонической связи всего священноначалия. Нам не известно, кто духовно окормляет эти монашеские общины, и осуществляет над ними церковную юрисдикцию». Управделами Московской Патриархии, один из кандидатов в патриархи митрополит Калужский и Боровский Климент пишет тому же вице-премьеру республики Абхазия, что несколько руководителей монашеских общин, находящихся в Абхазии, были отстранены за непослушание от должностей решением Священного Синода от 7 мая 2003 года и переведены на иные послушания. Однако они «не подчинились указам правящего архиерея и с группой сочувствующих самовольно покинули епархию». Все названные лица, как говорится в документе, не являются по своему статусу и положению выразителем мнения Русской Православной Церкви по какому бы ни вопросу и не могут являться. Этот материал дает определенное и полное представление по отношению к нелегальным монашеским общинам, действующим в Абхазии. Теперь скажите, отец Дорофей, когда говорил об этих монашеских общинах, из чего исходил? Исходил из этих же документов, которым эти монахи не подчинились. Я повидал достаточно этих монахов и священнослужителей. Еще когда был настоятелем Команского монастыря, ко мне приехал полковник российской армии. И говорит: «батюшка, у меня пропал сын, и через разных людей я узнал, что он где-то в горах у монахов находится, где-то у вас в Команах». Поехали искать. Нашли нескольких т.н. «отшельников», которые жили в горах, вижу, что они скрывают что-то. Уговорил их, дал слово монахам, что не позволю насильно никого оттуда забирать. И вот мы едем куда-то в горы. Приезжаем, вдруг на наше счастье, идет этот молодой человек, в каком-то неуравновешенном психическом состоянии. Я ему говорю: «Приехал отец, он никуда тебя не собирается забирать, просто он хочет знать, нормально ли у тебя все здесь. Скажи ему: “Папа, не переживай, все нормально, и если нужно, ты знаешь где меня найти”». И вдруг приходит какой-то человек, который не монах, не священнослужитель, и говорит парню: «Я тебе запрещаю туда спускаться». Я спрашиваю, кто этот человек, он отвечает: «Я духовный руководитель». Тогда я уже понял, куда попал молодой человек. Почти силой мы увезли этого парня. Просто он погиб бы там духовно. И вот вам сцена, встреча отца с сыном: отец, который не видел своего сына год, бросается ему навстречу, а сын говорит ему: «Отойди от меня, сатана, так написано в Евангелии», и что-то еще говорит. Ну все, думаю, просто серьезнейшее духовное заболевание. Отец его увез. Вот такие у нас в горах есть «духовные» люди. Именно поэтому этот указ здесь существовал, и я его поддерживал. Ну а кто и как это трактовал и преподносил в Патриархию, я даже предполагать не буду.
«Не надо ломать ту традицию, что у нас есть»
— Почему вы вернулись в Абхазию?
— Вы знаете, что в Новом Афоне 5 лет назад было духовное училище, которое занимало целое крыло Новоафонского монастыря? У нас 25 студентов здесь училось. Жаль, что вы не застали Регентскую школу, которая находилась в Покровском храме. Жаль, что вы не застали замечательную нашу христианскую православную газету, цветную, которая выходила тиражом в 2 тыс.экземпляров, 8 страниц. Жаль, что вы не застали издательство наше, которое издавало диски с церковными песнопениями, литературу и т.д. Мы сделали перевод детской библии на абхазский язык… Жаль, что вы не застали православные передачи на канале, частного Сухумского телеканала «Интер-ТВ», где каждое воскресенье мною готовилась передача, мы выезжали в старые храмы Абхазии и показывали их людям. Меня не было здесь 4,5 года, и всего этого тоже не стало. Сейчас нас обвиняют во всех смертных грехах. Но кто мешал той стороне, которая нас винит, что-то делать положительное?
Мы смирялись и не роптали, даже когда все эти школы, издательства и училища закрылись по причине «умелого» руководства отца Виссариона. Но в апреле случилось событие, которое нельзя было оставить без внимания. Мы действительно не закончили свою работу в Греции, я в докторантуре, отец Давид (Сарсания. — "Ъ") в одном из монастырей Святой Горы Афон. То есть, у нас не было экстренных планов вернуться на свою родину. Это было спровоцировано апрельскими событиями. Я имею ввиду назначение нового настоятеля в Новоафонский монастырь. Причем, не в самых лучших формах назначение это произошло.
— Что вы имеете ввиду?
— Я имею ввиду, что назначение это произошло по просьбе отца Виссариона и с благословения Московской Патриархии, без согласования с братией Новоафонского монастыря. Ну, это общеизвестные факты. Иеромонах Андрей (настоятель Ново-Афонского монастыря Андрей Ампар.— “Власть”) устал от постоянного давления и решил уйти, о чем нам и сообщил. Но потом, когда мы узнали о деталях назначения отца Ефрема в монастырь, мы поняли, что надо срочно ехать в Абхазию.
— Игумен Ефрем (Виноградов), которого Москва направляла сюда настоятелем, назвал жизнь в вашем монастыре «византийщиной». Может, все дело в разности понятий?
— Все Православные Церкви составляют единую Вселенскую Церковь. Нас объединяет единство веры, то, что мы называем догматами. Если кто-то из нас отрицает Символ веры, или некую часть этого Символа веры, а Символ веры — это краткое изложение важнейших постулатов нашей православной веры, которые принципиальны для нас, потому что они имеют отношение к нашему спасению, — так вот, если кто-то отрицает, он выпадает из состава Православной Церкви. Например, Армянская церковь, Коптская церковь, Римско-Католическая церковь и т. д. У нас есть именно догматическое разногласие с ними, и поэтому они не православные церкви. Так вот в отношении постулатов веры нет разногласия между Греческой Православной Церковью, Русской, Сербской, Грузинской... То есть у нас не может быть никаких разногласий по поводу веры. Например, как мы верим во Христа? Если кто-то из нас не верит во Христа, как в Бога, или как в воплотившееся Слово Божье, мы православными называться не можем. Это одна сторона.
Вторая сторона, это православная традиция. Традиции, которые сформировались у разных народов в зависимости от культурной исторической среды, которая была до принятия христианства у тех или иных народов. Яркий пример — это архитектура. Если вы посмотрите, у всех православных народов своя храмовая архитектура. Одно дело византийская, другое дело российская, третье сербская, четвертое румынская, пятое грузинская. И Абхазия тоже формировала свою архитектурную храмовую школу. Да, она близка к византийской, вернее сказать она в ее основе. Это совершенно нормальное явление в Православии. Если вы возьмете иконографию и фресковую живопись, мы видим опять, совершенно разные традиции. Даже внутри России есть Новгородская школа, есть Московская школа, у них какие-то особые черты. Если возьмем богослужебный язык, увидим то же самое. Православная Церковь, в отличие от католической, всегда благосклонно смотрела на использование национальных языков за богослужением. Именно по этой причине у многих народов появление письменности было связанно с принятием христианства.
Например, у готов, армян, грузин, славянских народов, и в том числе у абхазского народа, и у такого потерянного народа как кавказские албанцы. Буквально в 90 годах 20 века были обнаружены в Синайском монастыре две книги, они были написаны на языке кавказских албанцев. Что я хочу сказать — в отличие от Католической церкви, в Православной Церкви нет понятия единого священного, богослужебного языка. Когда святой Кирилл и Мефодий создавали христианскую письменность и богослужебную литературу для славянских народов, их вызвали в Венецию и там состоялся собор. На котором святой Кирилл должен был аргументировано доказать, почему он имеет право переводить и создавать эту письменность. И вот одним из аргументов в его доказательстве стало то, что многие христианские народы уже имеют свою письменность и служат Богу на своих языках. Он в частности упомянул: персов, армян, авазгов (то есть абхазов), иверов (грузин) и др.
Среди тех традиций и направлений, которые я вам перечислил, у нас, православных, может быть, много несходств. Когда я был студентом в Москве, мы говорили: вот это греческая ряса, а вот это русская. Или греческий подрясник или русский подрясник. Если вы посмотрите облачение у разных православных народов, оно различается. В том числе в Абхазии, поскольку мы более 1000 лет находились в ареале влияния Восточных Церквей, это все отражалось. В нашем пении, в наших храмах, в наших фресках, и в том числе в облачении. И когда мы стали здесь возрождать Ново-Афонский монастырь, мы учитывали, откуда он свои традиции берет. Ведь и большинство русских монахов начинали именно с греческого Афона. И вот когда приехал отец Ефрем (Виноградов), ему все это не понравилось. Я его знал и до этого, и, честно вам сказать, вначале тоже не был против его кандидатуры, но когда я выслушал его выступление, я понял, что очень сильно ошибался в этом человеке. Вот представьте, вы ко мне сейчас пришли брать интервью, чтобы обсудить какие-то наболевшие церковные вопросы, а я буду сидеть перед вами, и в руках буду держать четки, и молиться, или делать блаженный и умилительный вид... Я думаю, что это с точки зрения Православия недопустимо. То есть вся моя молитва, вся моя духовная жизнь, она должна быть открытой только для Бога. В моей келье. Во всех остальных случаях я должен себя вести, как любой другой человек, и чтобы никто не знал ни о моей молитве, ни о моих подвигах. Это норма и основа духовной жизни. И поэтому мы, живя в тех же греческих монастырях, когда идем в университет или куда-то еще, мы не носим все регалии, которые положено носить в монастыре, и вы никогда не увидите, что братья из монастыря ходят по городу с двухметровыми четками. И не нужно никого называть врагами Церкви, разрушителями и так далее. Ты можешь высказать свое мнение, но не нужно устрашать людей. Я очень разочаровался. Отец Ефрем был много раз на Афоне, писал замечательные книжки об этом, и я думал, что какое-то понимание в этом будет.
— И эти разногласия стали определяющими для вашего «бунта»?
— Не только эти. Оставим духовную сторону. Вот человек назначается куда-то вместо другого руководителя. С моей точки зрения, нормальный человек, придя впервые в новое место, вначале спросит у прежнего настоятеля или кого-то из братьев: "Знаете, вы уже здесь 10–15 лет, может быть я каких-то вещей не знаю, помогите понять ситуацию, увидеться с братьями". То есть проявить человеческое уважение. Если тебе дают жезл, это не означает, что ты этим жезлом просто должен давать указания, кого-то изгонять, что-то отменять и т.д. Хороши или плохи они, но они братья, они здесь жили 15 лет. Представьте, если я приехал в греческий монастырь и начинаю там всех учить — вот это правильно, а это неправильно. Тогда возникает вопрос, а зачем ты приехал? Конфликт был спровоцирован вот этим самим отношением. Неужели это так принципиально, какое облачение в монастыре? Это не суть вопроса. Неужели так принципиально, какое пение? Кстати, насчет пения, я должен признаться, что мы еще студентами обсуждали это в Москве, — ведь наше церковное пение в рамках Русской Православной Церкви, за исключением отдельных приходов в Москве, где люди возродили древнерусское церковное пение, оно совсем не православное, это классическое западное церковное пение. И это все преподносится как православное. Ведь все это уже сто раз обсуждалось, сто раз обговаривалось, но, к сожалению, что-то изменить в этом направлении очень сложно. Поэтому, завершая ответ на ваш вопрос, говорю: здесь действительно есть византийско-абхазская традиция. Песнопения, которые сегодня поются в этих храмах, в свое время создавались мной вместе с моими студентами. Я сам не музыкант, до начала своей церковной деятельности я был художником, так же, как отец Андрей(Ампар), но моя задача заключалась только в переводе текстов, которые потом уже перекладывались на музыку. И мы ездили, выступали, у нас была регентская школа, а наш хор храма св. апостола Симона Кананита выступал в Малом филармоническом зале в Петербурге во время Рождественского фестиваля. Этот хор ездил и в Германию. Вместе с питерским камерным хором мы давали концерт и в Абхазии. Когда мы пели в Санкт-Петербурге, там половина сидящих в зале были церковные люди. И ко мне подходили многие из них и благодарили за то, что мы дали им понять, что такое на самом деле церковное пение. Церковное пение это не просто эстетическое удовольствие, которое ты получаешь. Это, прежде всего, та вещь, которая тебе помогает молиться в храме. Буквально за два месяца до моего отъезда из Греции в Россию в Салоники приехал регент одного из московских храмов. Он нашел меня через русских студентов, ребят, которые учатся там, и просил меня предоставить ему ноты наших церковных песнопений.
Другими словами, не надо ломать ту традицию, что у нас есть. Мы, бывшие советские люди, становясь православными и делая первые шаги, сразу начинаем действовать по принципу неофитов. То есть большинство таких людей приходит в храм не для того, чтобы помолиться, увидеть себя, свой внутренний духовный мир, а чтобы увидеть: ага, там батюшка правильно сделал или неправильно сделал. И поэтому наши греки, которые выросли в Советском Союзе, приезжают в Грецию и они пополняют ряды радикальных православных движений, борются с новым стилем, еще с чем-то. Это связано с тем, что когда у человека нет еще опыта, а только теория, он все время пытается защищать Православие. Не нужно Православие защищать. Есть Господь, который без нас защитит. Нам нужно себя увидеть, и себя спасти, как говорил преподобный Серафим Саровский, а потом уже спасать других. Все, приходящие в Новоафонский монастырь, пытаются научить нас Православию, пытаются нам сказать, что вот там в богослужении что-то не так мы сделали и вот там... Но это же не суть вопроса, поймите. Если кто-то меня обвинит в нарушении догм Церкви, да, это будет серьезно. А в изменении обрядовой стороны - это несерьезно.
«Меня можно остановить либо убрав физически, либо посадив в тюрьму»
— За несколько дней до Собрания, на котором вы создали новый церковный институт, вас позвали в Москву в Московскую Патриархию на беседу. Почему вы не поехали?
— Потому что нас пригласили за три дня до Церковно-Народного Собрания. Мы задались вопросом: а почему нас никогда не приглашали раньше? Вот даже когда решался такой сложнейший вопрос, как назначение настоятеля Ново-Афонского монастыря, почему нельзя было посоветоваться с нами? Ведь Ново-Афонский монастырь – один из важнейших центров Православия в Абхазии. Почему не посоветоваться с людьми, которые в этом монастыре прожили много лет, много чего сделали, живут и знают свой народ, его менталитет? Почему Москва ведет все время монолог или диалог с одним только человеком, отцом Виссарионом? То есть, с нами захотели встретиться и обсудить что-то, когда уже создалась эта проблема, которую вы сейчас видите. И потом за 2 дня до Собрания полететь в Москву и вернуться невозможно, даже физически.
— Некоторые представители РПЦ вас упрекают в недостатке смирения и послушания...
— Нас в этом часто упрекают. Но, у нас есть духовники. Я не хочу называть их по именам, но это люди имеющие подлинный духовный опыты. То есть, мы не занимаемся отсебятиной и никаких решений не принимаем без совета. Проблема не в этом. Мы с вами, люди, которые жили в Советском Союзе, так и не сделали вывода, почему произошла революция. Порой, говоря о смирении и послушании, мы просто унижаем людей. Понимаете? То есть, этим словом мы не просто унижаем людей, а мы можем унизить и церковную общину, и даже целый народ. Я убежден, что не нужно бояться, когда человек может высказать открыто свою точку зрения. Не нужно бояться участия народа в жизни Церкви. У нас сейчас такой клерикализм, знаете, замкнули все в руках архиереев и священников... Это уже было и до революции… Сейчас уже никто не хочет вспоминать лучший Поместный Собор в истории Русской Православной Церкви – Всероссийский православный собор 1917–18-х годов. Решения и акты этого собора я еще студентом читал и перечитывал уже священником. Если вы посмотрите, какие здравые решения были приняты, какое активное участие принимала в ней российская общественность, российская интеллигенция, лучшая элита тогдашнего времени, и церковная, и светская. Какое активное участие принимал народ. Тогда впервые был поставлен вопрос об избранности епископов, то есть, на каждую российскую кафедру назначались кандидаты, народ голосовал и избирал. Все это, к сожалению, не смогли воплотить, потому что обстоятельства помешали. Но почему мы о них не вспоминаем? Почему мы делаем вид, что вот этого у нас не было? Только по той причине, что возможно кто-то боится мнения народа. Не нужно ничего бояться. Я думаю, что каждый человек, если он внутренне самодостаточен и духовно полноценен, и если он следует духовно-нравственной норме христианской жизни, никого не боится на самом деле.
— Ведь вы учились в Греции и даже получили сан архимандрита из рук греческого епископа. Может быть, поэтому в Русской Православной Церкви так ревностно воспринимают вашу приверженность "византийщине"?
— Когда мы учились в Москве, в духовной Академии, у нас было общее собрание. Несколько батюшек, которые учились тогда в Академии, одели греческие подрясники и рясы… И у нас состоялся в присутствии ректора, профессоров академии и всех студентов спор. Кто-то был за то, чтобы носить греческий подрясник и рясу, кто-то против, и у каждого позиция была аргументирована. Вы поймите, что облачение, которое сегодня присутствует в Русской Церкви, оно очень позднее. Если вы посмотрите облачение, которое снято в прекрасном фильме Андрея Тарковского или в фильме, посвященном Ивану Грозному, вы увидите совершенно другое облачение у духовенства и монашества. Потому что тогда была другая традиция. И мне, например, с точки зрения практичности русская филонь, верхняя одежда священника, очень усложняет совершение священнодействий. В ней очень сложно совершать богослужение. Когда у тебя легкое одеяние, ты совершенно спокойно совершаешь богослужение, не думая о неудобствах. Еще есть такой момент, вот у нас недавно был спор на тему: ношение митры. Этот специальный головной убор характерен для епископов. Но вопрос опять в том, что с точки зрения православной традиции митру носить не может ни протоиерей, ни архимандрит, ни даже епископ. Ведь появление этого головного убора случилось после падения Византийской империи, когда константинопольский патриарх, оставаясь в Константинополе, был вынужден быть представителем как церковной, так и государственной власти. Вот с того времени стала появляться эта митра, которую сегодня в традиции Русской Церкви может почему-то носить простой протоиерей. Но эта традиция настолько антиправославна в своем символическом значении…
— То есть митру может носить только патриарх?
— Согласно нынешней православной традиции, митру носят патриархи и епископы в любой Православной Церкви. Но в Русской и во всех Церквях, которые какое-то время находились под влиянием традиций Русской Церкви, помимо патриарха и епископа, ее носят и протоиереи, и архимандриты. Ведь мы говорим, что митру носит епископ — символизирующий Христа во Славе. Есть одна замечательная традиция, которую никто никогда не замечает: во время сослужения православных епископов, в том числе из России, с вселенским патриархом, только патриарх надевает митру. Только он! Никого из сослужащих архиереев это не затрагивает и не унижает…
И ведь все это уже в России обсуждалось сто раз. Все это до революции обговаривалось и после революции. Но никто не хочет принимать решение, чтобы приостановить эти не соответствующие православию традиции. Меня очень часто обвиняли, что я не ношу наперсного, священнического креста. Да, я не ношу его каждый день. Я крест ношу только в том случае, когда у нас престольные праздники, как это делается в Греческой Церкви, когда я участвую в каких-то официальные мероприятиях. Но сидеть сейчас с вами и вести беседу во всем облачении и с наперсным крестом нет никакой необходимости. Мы же должны понимать, в конце концов, в чем суть вещей. Будь моя воля, все награды, существующие в Церкви, все наградные кресты, все эти митры для батюшек, я бы отменил, и вернулся бы к подлинно православной традиции, которую мы видим на иконах, на древних фресках храмов. Вот яркий пример. Вы возьмите трех великих святителей, учителей церкви: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста — это столпы Православной Церкви. Вы посмотрите, в каком они облачении и сравните это облачение с нынешним облачением архиереев. Уж, извините за банальность, но ведь епископ — это преемник апостола. И представьте себе апостолов в этих золотых облачениях с крестами, жезлами, митрами и со всеми этими регалиями, которые бы пошли на проповеди! Вот кто бы, извините, воспринимал эту проповедь? Другими словами, когда мы говорим о традиции, к сожалению, мы берем только те традиции, которые сформировались в рамках православных государств и империи, когда был свой табель о рангах, когда епископы приравнивались к одному рангу, патриархи — к другому рангу, и это было некое выражение не только церковной власти, но совместной церковно-государственной власти. Но проблема в том, что поступая так, мы очень сильно отошли от подлинной церковной традиции. Я не сторонник протестантизма, то есть «голых» храмов с символикой только одного креста. Я считаю, что Православие, помимо всего прочего, это великая культура, выраженная в храмостроительстве, иконографии, фресковой живописи — все это просто сокровище. Но все-таки где-то мера должна быть и в этом.
Многие думающие священники во всех Православных Церквях и большей частью в Русской Церкви, друзья мои, те, с кем мы общаемся, мы все смотрим на то, каким путем идет возрождение Православной Церкви, и мы боимся одного — что вот этот путь, который мы сейчас начали, он неминуемо приведет снова к краху. Он неминуемо приведет, потому что мы повторяем те же самые ошибки, которые были до революции 17 года.
— О каких ошибках вы говорите?
— Одной из главнейших проблем и ошибок, которые мы повторяем, является то, что мы снова отстраняем народ от участия в жизни Церкви. Мы замыкаем жизнь Церкви внутри иерархии и духовенства. Мы пытаемся снова заставить народ слушаться и смиряться. Да, я не сторонник того, чтобы народ всецело участвовал в решении всех вопросов, потому что это у нас было в древности и в этом отношении есть печальный опыт. Когда в каждом городе избирался епископ, тогда он избирался народом. Одна партия была за одного, другая — за другого, начинались проблемы и даже, к сожалению, было кровопролитие. Но все-таки должен быть средний путь. Зачем же все время бояться людей, зачем все время свой собственный церковный народ превращать в не думающее, извините за выражение, стадо, призывая его к смирению и послушанию? Ведь этими словами просто унижается народ, ему не дается возможность участия в жизни Церкви. А потом приходит революция и народ начисто сносит все храмы и монастыри.
Это ведь не просто какие-то народники и коммунисты вершили революции и боролись с Церковью, простой, православный народ сносил все. В свое время митрополит Сурожский Антоний, один из лучших русских иерархов, сказал: «Русь была крещена, но не просвещена». Он это сказал на тысячелетии крещения Руси. Вот в чем наши проблемы! Это касается не только Русской Церкви, но и других Церквей. Например, мы принимаем крещение, но мы делаем это не осознанно. Для нас церковная жизнь сводится к совершению треб: батюшка, сними грех, батюшка прочитай молитву, батюшка крести, батюшка, венчай!.. И никто не говорит о том, какое участие самого человека во всем этом? Он вообще понимает, как и что происходит с ним?
— Мне кажется, ваша позиция существенно отличается от позиции РПЦ.
— Вопрос в том, что у меня так же, как и у многих моих собратьев в России, русских батюшек, иереев, с которыми я учился, — у нас проблема не с РПЦ, не с русским церковным народом, у нас проблема с теми, кто сегодня определяет жизнь Русской Церкви, т. е. с иерархами. Вот я приведу пример. Я думаю, Владыка Илларион на меня не обидится, если я это скажу, — в свое время владыка Илларион, который сегодня возглавляет Отдел внешних церковных сношений, ушел из Московской духовной академии, потому что не было понимания. Он начинал с теми же идеями, о которых я вам сейчас говорю. Выступая в Европе на одном межправославном совещании, он говорил о том, что надо кардинально менять образование в московских духовных школах, убирать этот «казарменный» режим. Потом владыка Илларион, будучи иеромонахом, уехал на Запад, учился в Англии, находился у владыки Антония Сурожского. Вернувшись, он вновь пытался с помощью своих книг, вернуть нас к исконной православной духовности. Я помню очень хорошо, как один из иеромонахов в академии, где я учился, выступил и обличал то положение, в котором находилась академия, и профессора говорили: «Мы воспитали нового Иллариона». А что же сейчас? Кто-то оказался у власти, и куда-то ушли все эти идеи. Один из бывших ректоров Питерской духовной академии в разговоре со студентами сказал: самое сложное для понимания то, что когда люди приходят на первый курс семинарии либо академии, у них столько веры и горения в глазах, а потом все это куда-то исчезает. Вот в чем проблема. То есть все мы начинаем с одних позиций, все мы понимаем, что что-то неправильно, но когда мы приходим к власти и от нас зависит решение этих вопросов, мы почему-то начинаем действовать более мягко, более дипломатично, менее болезненно.
— Церковь в России тесно взаимодействует с государством, а государство, наверное, никогда не будет заинтересовано в тех священниках, которые не призывают к послушанию и смирению.
— Вот вы сейчас сказали о сути вещей. Смотрите, в Греции Церковь государственная. Но государство абсолютно не вмешивается в жизнь Церкви. Да, какие-то встречи, совместные обсуждения, конечно, есть. Но чтобы государство изменило устои монастырской жизни, либо устои церковной жизни, либо оно вмешивалось в решения архиерейского собора и т.д.— это исключено! На бывшем постсоветском пространстве все Церкви вроде бы отделены от государства, но при этом идет активнейшее вмешательство государства в жизнь этих Церквей. Не буду далеко ходить, приведу вам пример: после моего приезда сюда и после объявления о начале подготовки Церковно-народного собрания здесь собрался полный состав Совета безопасности Республики Абхазия, и меня старались переубедить, что это собрание нужно перенести либо его отменить, что оно очень опасно, что будут провокации и так далее.
— И что вы ответили?
— Я сказал, что я человек верующий и не буду отступать от тех идей, в которых я убежден. Меня можно остановить либо убрав физически, либо посадив в тюрьму. Потому что это принцип жизни. Ведь создание Абхазской Церкви и мое активное участие здесь — это не просто ради того, чтобы самому стать епископом.
«Патриотизм не должен идти впереди веры»
— А ради чего это все? Чего вы хотите для Абхазии — независимой церкви?
— Это одно из заблуждений, многие люди думают, что мы хотим независимой своей Церкви, потому что у нас есть независимое государство, и потому что у других православных народов есть свои независимые Церкви. Нет, мы не этого хотим. Мы хотим создать Абхазскую Церковь, которая с помощью тех инструментов, которые вырабатывались веками, абхазского богослужебного языка и православных традиций абхазского народа, приобщит наш народ к вечным ценностям и спасет его. И невозможно это делать, если не использовать тот язык, на котором человек тебя понимает, если не относиться с большим благоговением к традициям этого народа, к которому ты приходишь с именем Христа. Вы ведь знаете, что на Кавказе любая традиция, любой обряд очень важны для каждого человека. Потому что когда народ маленький, то малейшая потеря в любом направлении его самовыражения ощущается очень болезненно. Мы же учитываем тот опыт, дореволюционный, когда мы входили в состав Российской империи, и когда здесь было создано общество по возрождению Православия на Кавказе. Тогда были допущены ошибки, которые оттолкнули людей от Православия. Поэтому мы, православные абхазские священники, свою задачу видим в том, чтобы донести до людей то же самое Православие, которое существует в любой православной стране в любой точке мира, но только на понятном для нашего народа языке и традициях. Иначе я думаю, что любое миссионерство будет провалено на территории Абхазии.
Понимаете, мне хочется, чтобы наши простые прихожане, христиане, независимо от нации, живущие в Абхазии, с самого начала не пошли по неправильному пути, когда они тратят свою жизнь на борьбу с паспортами, с ИНН, и еще с чем-то — это все второстепенно, это никакого отношения к Православию не имеет. И при этом, если спросите, они о Христе ничего не знают. О жизни во Христе ничего не знают. Но они вам скажут: «Вот эти люди — враги Православия, предатели веры»… Опасно именно это, а не участие людей в церковной жизни. И государство должно это понимать. Ведь это не мои слова. Это слова лучших умов России. Тот же Хомяков, еще в начале 19-го века, он же ясно, четко говорил, что одна из самых главных проблем церковной жизни в тогдашней Российской империи заключалась в том, что государство иногда видит в лице Церкви и в лице священников своего рода полицейские инструменты. Если полиция физически воздействует на граждан, то Церковь должна духовно воздействовать на этих людей, то есть делать из них граждан государства, тех граждан, которые будут послушны, которые будут выполнять то, что требует государство. Но разве это имеет отношение к вере? Я не говорю, что христианин не должен быть патриотом, он должен быть патриотом, но при этом понимать, что патриотизм не должен идти впереди его христианской веры. Он обязан выполнять все, что необходимо перед государством и обществом и быть достойным гражданином совей страны, и соблюдать законы, и в случае необходимости защищать свое государство. Но при всем этом мерилом его действий должна быть его вера. То есть невозможно, чтобы человек, идя на войну, забыл, что он христианин. Невозможно, потому что тогда он будет мародером, тогда он будет убивать там, где не нужно никого убивать, тогда он будет поступать с детьми и с женщинами так, как недопустимо поступать, потому что все это потом можно оправдать одним словом: война. То же самое, если человек находится на должности, если он государственный человек, если он хочет поступать по совести своей, по вере своей, он никогда не станет совершать подлости. Вы посмотрите, ведь современный кризис человечества — экономический или цивилизационный, называйте как хотите, он связан с тем, что люди совершенно не имеют критериев подлинных ценностей человеческой жизни. Я ездил во многие страны мира — будь это мусульманская страна, будь это христианская страна, в любом супермаркете или магазине вас норовят обмануть. Вы не найдете сегодня людей, которые, видя вас, сказали бы: «Знаете, не могу я так поступить с вами».
И ведь многие люди это обсуждают в России — если отношения Церкви и государства будут развиваться так же, как в 19 веке, то все повторится — и бунты, и революции. Если государство сегодня, не имея идеологии, которая бы объединяла людей, в качестве замещения идеологии коммунизма поставит православие, у нас будет нулевой результат. Ведь всем известно, что в дореволюционное время любой государственный чиновник, раз в год должен был приносить справку, что он ходил на исповедь и причащался. Это же кощунство. Может, человек просто не имеет веры. Может, он просто это делает формально, чтобы государство его не выгнало с работы. Я, например, не сторонник, чтобы в Абхазии либо христианство было государственной религией, либо ислам. Ни то, ни другое не должно быть государственным. Я знаю, что если сегодня в Абхазии христианство будет государственной религией, другие будут воевать, чтобы мусульманство было государственным. А если мусульманство станет, христиане будут за это воевать. И это у нас никогда не прекратится. Мы должны объединиться по этическому принципу, по принципу абхазства, то есть объединиться по традиционным для абхазов принципам мировоззрения, жизни и поведения.
— То есть вы, священник, говорите, что торжество вашей религии — не главное?
— Уважение к человеку, к личности, к его взглядам и убеждениям должны быть приоритетом. Нам не нужны люди в Церкви, которые туда приходят по каким-то внешним причинам. Нужны люди, которые приходят туда от сердца. У нас основная проблема в том, что у нас очень много случайных людей в Церкви. Поэтому лучше малое стадо, которое верит во Христа и которое пытается это донести до людей, чем огромное стадо, которое уничтожит Церковь изнутри.