Выпить яду
В 1860 году, сооружая дорогу неподалеку от турецкого Измира, британцы обнаружили, что вместо заказанных камней местные жители подтаскивают им обломки античных строений. Вот так нашелся затерянный Пергам — родина пергамента, горельефов и лечения ядами. Находка, безусловно, приятная, но, в общем-то, не удивительная — в Западной Анатолии что ни холм, то достопримечательность.
Чего далеко ходить — в Измире, бывшей Смирне, например, жил Гомер,— по этому городу как раз проходила граница ионического и эолического диалектов, на смеси которых пел поэт. Жители соседнего Милета изобрели первый греческий алфавит и циркуль, а в свободное от науки время основали знакомые нам Ольвию, Пантикапей и Феодосию. В притоке реки Сардес проклятый царь Мидас по совету Диониса ополоснул свои златоносные руки и вылечился, зато в реке с тех пор намывают драгметалл. В Гордоне даже нашли его могилу: "ослиных ушей" у царя не оказалось, но левое ухо действительно деформировано. В конце концов, Стамбул-Константинополь, Каппадокия, Анкара, Эфес и Троя — все это тоже Западная Анатолия.
И все же, оставив Милет с Эфесом на потом, мы направляемся к руинам Пергама. Путевку в жизнь — в светскую жизнь — этому городу дал Лисимах, генерал Александра Македонского, спрятавший здесь свою долю доставшегося от полководца наследства. Добрая часть этого богатства в итоге пошла на развитие Пергамского царства. Получив прочную материальную базу, пергамцы озаботились вопросами вечности — короля Аттала I, победившего ужасных кельтов-галатов, уподобили Зевсу, повергшему гигантов. Для последующих поколений он стал настоящим духовным символом, кем-то вроде нашего казака, рубающего москалей. Этот героический пафос дал интересные плоды. В Ионии была очень сильная школа скульптуры: знакомые каждому пятикласснику ионческие колонны — неувядающее тому подтверждение. Итак, скульпторы Пергама, стараясь изобразить подвиги богоподобного Аттала, обнаружили, что стандартным средствам для этого недостает выразительности. Так был изобретен горельеф.
Тут вообще царил авангард, как в делах, так и в головах. Главный алтарь установили отдельно от храма, да еще не на горе, а в низине, чтобы собравшейся на вершине холма публике было лучше видно жертвоприношения — прямо как в театре. Художники изображали на мозаиках, будто напрашиваясь на экспозицию в музее Гуггенхайма, мусор и объедки на столе после божественной трапезы. А пергамент изобрели от безысходности, когда Птолемеи запретили вывозить папирус из Египта,— уж очень пергамцам нужны было хоть что-нибудь придумать взамен: в городе функционировала библиотека, вторая по величине после Александрийской (и когда она сгорела, заботливый Марк Антоний подарил Клеопатре в утешение пергамское собрание). Впрочем, нестандартное мышление принесло городу благо. Когда Аттал III завещал без боя вручить город Римской империи, никто не мог поверить в эту чепуху. Тем более что царь и при жизни слыл большим оригиналом, жил схимником и развлекался лишь тем, что собственноручно выращивал отраву и подсовывал ее родным и друзьям. Но это странное решение в итоге спасло город от войн и разрушений.
А поберечь Пергам, конечно, стоило: экскурсоводы сейчас забавляются тем, что просят туристов угадать, какие из стен старше — ровные, гладкие, где кирпичик к кирпичику, или кривые, косые, собранные из чего попало. Гости, как один, отвечают, что старые стены — дряхлые, а новые — крепкие. И ошибаются: старые стены строили на совесть, а новые — за одну ночь из подручных материалов, когда враг нападал, разрушал город, и нужно было срочно любой ценой возводить новые оборонительные конструкции.
Пергам строили на горе, а в долине разместили большой санаторно-лечебный комплекс имени Эскулапа — Асклепион. Их соединяла добротная каменная дорога. Жрецы-врачи практиковали замаливание грехов в храме, зимнюю закалку, разнообразные спа-процедуры: купание в термальных источниках и грязевые обертывания, а также арт-терапию. Эллинистические доктора считали, что болезнь можно выплеснуть наружу в стихах, танцах, песнях, актерской игре и т. д. Поэтому больных заставляли выступать на сцене специально возведенного для этого театра, а остальных пациентов — выполнять роль зрителей. Возможно, поэтому из Асклепиона выписывались так стремительно. Помимо театра, бассейнов и храма, здесь функционировала собственная библиотека. Любопытно, что все это в санатории было, а вот стационарного отделения для больных не было. Поговаривают, что палат здесь не оказалось вовсе не по недосмотру архитекторов, а по наущению алчных докторов. Входя в святое место — а больница считалась таковым,— гость обязан был принести дар. Следовательно, приходя на лечение в Асклепион заново каждый день, страдалец обеспечивал ему постоянный доход.
Вообще здешние доктора были на удивление прагматичны. На воротах Асклепиона висел девиз: "Здесь смерти нет",— это в каком-то смысле означало, что врачи обязуются вылечить каждого пришедшего к ним. И они обязались, только предварительно больные должны были пройти фейс-контроль — безнадежных внутрь не пускали, чтобы не портить статистику. Один из обреченных, которому не позволили даже переступить порог, сел в отчаянии у ворот, поймал змею и выпил яду. Ко всеобщему удивлению, ему полегчало. Доктора взяли на вооружения новоизобретенный метод, и тут же появился знаменитый символ — змея над чашей.