64-й Каннский фестиваль прошел под знаком "Меланхолии", насколько этот знак окажется определяющим. Хотя финальным аккордом стал триумф (впрочем, далеко не бесспорный) "Древа жизни" Терренса Малика, этот фестиваль, несомненно, останется в истории актом изгнания Ларса фон Триера после его заявлений на пресс-конференции по поводу нацизма и Гитлера. Резонанс не заставил себя ждать. Мировая пресса живописует последствия скандала: уже купленный фильм отказались прокатывать Израиль и Аргентина, проблемы с выпуском "Меланхолии" возникли в Германии и США.
России нет в списке протестантов: картину Триера начнут показывать у нас в разгар лета, вполне вероятно, что ее премьера пройдет на ММКФ. И это правильно, как и то, что "Меланхолию" не сняли с каннского конкурса. Во-первых, фильм — это коллективный труд, а не только личный манифест. Во-вторых, и это самое главное, в нем нет ничего, что порадовало бы поклонников Гитлера и антисемитов, которых, судя по интернетовской реакции на скандал, хватает в нашей стране. Зато именно в российской прессе развернулась жаркая интеллектуальная дискуссия с присущим нашим публицистам полетом фантазии. В одном из текстов Триера сравнили с Лени Рифеншталь, в другом — с Александром Сокуровым (последний в "Молохе" показал Гитлера "жалким", а именно об этом якобы говорил Триер). Идеологические стрелы у нас принято было пускать в Алексея Балабанова, в последнее время — в Сергея Лозницу; теперь список "реакционеров" на ниве кино пополнил знаменитый скандинав.
Будучи знаком с Триером больше десяти лет, я нисколько не удивился его выходке. Датчанин с запутанной семейной историей, в которой смешались скрываемые немецкие корни, еврейское и коммунистическое влияние, он с детства ощущал себя этнической химерой и имел проблемы с культурной идентификацией. Его увлекал немецкий оперный романтизм (доведенный в кино до Большого Стиля итальянцем Висконти) и романтизм советский (в варианте Тарковского): все это видно в его ранних фильмах вплоть до помпезной "Европы". Потом пошло опрощение через Догму. В нашем первом интервью в 2000 году Триер сказал: "Догма мне нравится еще и тем, что в ней есть что-то милитаристское".
Кирстен Данст (чья героиня в "Меланхолии", подобно Триеру, учиняет скандал в благородном семействе) сказала: "У Ларса всегда одна и та же проблема: он не может вовремя остановиться". Если бы мог, он не был бы тем, кем является: как говорят англичане, he is made like this. Его не покидают фобии, на него периодически накатывают приступы мизантропии и мизогинии, но потом приходит просветление — и в его голове рождаются образы удивительной духоподъемной мощи. "Рассекая волны". "Танцующая в темноте".
Как почти все "проклятые поэты", он любит ставить в тупик даже своих фанов, удивлять других и самого себя. Как и Пьер Паоло Пазолини, Лилиана Кавани, Райнер Вернер Фассбиндер, Вернер Херцог, Дерек Джармен, Кеннет Энгер, Клер Дени, Элем Климов и Кира Муратова, он любит заглядывать по ту сторону добра и зла, в том числе в зону тоталитарной эстетики. Это — опасная зона. Но не нам с таким пылом выводить на чистую воду Триера, зная, что в этой темной зоне провели значительную часть своей жизни канонизированные классики советского кино. Они не воспевали Гитлера, но некоторые из них еще до войны вовсю работали на пропагандистскую машину и внесли весомый вклад в мифологизацию сталинизма. В 1989 году на ММКФ прошла подготовленная Майей Туровской ретроспектива "Кино тоталитарной эпохи", где были структурно сопоставлены "Триумф воли" Лени Рифеншталь с "Колыбельной" Дзиги Вертова, "Кольберг" Файта Харлана с "Александром Невским" Сергея Эйзенштейна, "Юный гитлеровец Квекс" Ханса Штайнхофа с "Юностью Максима" Григория Козинцева и Леонида Трауберга: нашлось "каждой твари по паре". Скажете, чисто структурное сходство? Но эстетика, как известно, связана с этикой. Теперь мы опять делаем вид, что не имеем никакого отношения к этой ключевой теме середины ХХ века: поэт на службе режима.
В отличие от своих собратьев в других искусствах, "проклятые поэты" в кинематографе не могут быть совсем уж не от мира сего, а некоторые ухитряются сочетать "нездешность" с качествами бизнесмена. Леос Каракс ухитрился развести и разорить на своих мегапроектах не одного продюсера, а одного даже довести до могилы. В каннской программе участвовали такие режиссеры-нарциссы, как Нанни Моретти и Ким Ки Дук, такие экстремальные авторы, как Брюно Дюмон и тот же Терренс Малик. Каждый из них принадлежит к реликтовой породе "проклятых поэтов" в эпоху, когда почти невозможен и чаще всего беспомощен радикальный жест. И все они находят возможность реализовывать свои идеи.
Ларс фон Триер среди них — самый продуктивный и самый незакосневший в своем развитии. Он каждый раз ставит перед собой почти невыполнимые задачи — и либо решает их, либо впадает в паранойю, депрессию, меланхолию. Он сам написал в рекламном буклете, что недоволен "Меланхолией", что она получилась чересчур красивой, чересчур дамской. Отсюда и взрыв на пресс-конференции. Отсюда и выпад в адрес Сюзанны Биер, которая вошла в кино под эгидой придуманной Триером Догмы, быстро перевела ее в политкорректное русло и в этом году выиграла "Оскара" за правильный во всех отношениях фильм "Месть". Сам же Триер отдыхает, да, собственно, кто он такой, и еще позволяет поругивать Америку. Американские академики и прокатчики обойдутся без него: вместо Триера у них есть Биер.
Но Биер просто попала на язык, и американцы его мало волнуют. Провокация, на которую сознательно или бессознательно пошел Триер, направлена прежде всего на СМИ, которых в этом году в Канне был явный переизбыток, и фестиваль шатало от информационной овердозы. Информагентства заполняли интернет десятками вариантов перевода речи Триера, произнесенной, кстати, на неродном языке — и в них окончательно терялось то, что можно было хоть как-то объяснить специфическим "датским юмором". Ему шили дело, вычитывая между кадров его фильмов нацизм и любовь к Гитлеру. Между тем он никого не насиловал, а поняв, что зарвался, назвал себя "идиотом" и принес извинения. Но маховик уже был запущен. Тоталитаризм масс-медиа проявился в этой истории во всей красе и рикошетом ударил не только по Триеру, но и по Каннскому фестивалю.
Ведь именно этот фестиваль поднял Триера к вершинам его успеха, ведь именно Триер давно стал символом Канна. Теперь им пришлось разойтись, и кто больше пострадает от этого, нетрудно вычислить. Триер уже обмолвился о том, что будет чувствовать себя свободнее, не ориентируясь на Канн. Что касается фестиваля, он оказывается перед непростой проблемой: как сохранить политкорректное лицо и в то же время репутацию свободного форума, защищающего художников от цензуры и самоцензуры. Не для этого ли на фестиваль был вытащен подвергнутый в Голливуде остракизму Мел Гибсон, после вынужденного отпуска сыгравший главную роль в фильме Джоди Фостер "Бобер"? Но не случайно и то, что Гибсон, в отличие от Триера, не явился на пресс-конференцию, памятуя, что в некоторых ситуациях молчание — золото.