— Мама, мы вчера катались на тррррррррроллейбусе.
Варя вдруг начала выговаривать букву "р". Это оказалось для нее очень рррррррадостно. И пррррросто пррррррекрасно. Все последние дни эта буковка оказалась сразу во всех без исключения словах, предложениях и даже раздражениях. Словом, везде. С этой новой для себя буковкой ей предстояли выходные. Без меня. Но — с папой.
В эту субботу я приехала домой рано утром. Было светло и очень сонно. Настолько, что я не стала устанавливать будильник: на телефоне появилось бы "до сигнала осталось 3 часа 12 минут", а мне не нравились эти цифры.
— Мамочка, вставай! Просыпайся, нам надо собираться в бассейн.
Варя стояла рядом с моей кроватью и перебирала обеими руками мои волосы.
Я взглянула на часы. Половина восьмого. Мне нужно было еще хотя бы полчаса. Дочь прикрыла дверь, и я смогла заснуть снова.
В полдевятого Варя разбудила меня еще раз.
До приезда их папы у нас было два с половиной часа. А потом — у меня почти два дня до возвращения детей домой. Так происходит последние пару месяцев. Прежде, почти целый год, мы проводили выходные втроем, и мне пока не слишком привычна такая форма одиночества.
Они собирают сумку с пижамами и тапочками, а я кладу туда еще книжку и немного конфет.
— Зачем нам конфеты, мама?
Я правда не знаю зачем. Просто я не пеку блинов. Наверное, поэтому.
Договорившись впервые после развода про детские выходные, я за две недели до того уикенда назначила две встречи, интервью, визит к врачу, фитнес, солярий и еще много всего. Все это нужно было для того, чтобы не оставаться дома. Чтобы не одной.
Я не помню те дни, но избежать одиночества у меня почти получилось. А в воскресенье в шесть вечера все намеченное и назначенное вдруг закончилось. Я простояла между Тверским и Страстным бульваром три подряд сигареты. И мне придумалось вымыть машину и поменять колеса: выручательные поводы. Я освободилась ближе к полуночи, и можно было не убеждать себя в том, что спать уже не рано. Да, в тот вечер был еще бокал вина.
— Мамочка, мама! — сын и дочь бежали ко мне с противоположной стороны двора. Я схватила их в обе руки. И мне было все равно, что придется теперь перекрашивать только что выкрашенные ногти.
— Мама, у тебя зеленый лак! А мне ты накрасишь ногти?
Было почти десять. Но нам не хватило этих полутора часов выходных.
Федя вдруг вспомнил:
— Сегодня же салют! Мама, мы посмотрим?
— Федь, время сна. Одевай пижамку и — в кровать.
Мы с Варей умывались в ванной. Вернувшись в детскую, я обнаружила Федю, который плакал в подушку так, как я могу плакать, когда меня вдруг обидит единственный и навсегда самый важный человек для меня — папа. Я слышала такие слезы у себя. Но мне совершенно невыносимо было видеть их у сына. Через полчаса мы оказались высоко над Москвой: салют оказался безобидным.
По дороге к дому дети, конечно, заснули. Я относила их домой по одному. Мне показалось, Федя вырос: он спал у меня на руках, и его кеды пачкали мне уже совсем не бедра, а коленки. В его руке был флажок и разноцветный бумажный веер, оставшийся от коктейля. Мне было счастливо, а его я решила не спрашивать. Наутро в понедельник мы опоздали в детский сад.
А последние выходные оказались внеплановыми: у меня не случилось никаких встреч, абонементы на курсы французского и в солярий закончились. Это было намеренно. Мне нужен был выбор: украдкой работать или набраться смелости на то, чтобы научиться быть без них.
Оставшись в машине одна, я включила зажигание. Меня оглушило звонкими песнями. Детское радио. Я его выключила. Убавила громкость. Но даже оставленное услышанное оказалось обеззвученно без детей, которые обычно громко подпевают в машине.
Я выехала на бульвары и, дважды укутавшись в них, оказалась на Цветном. Дальше — пробки. В ближайшем с этими пробками кафе был Варин любимый красный чай, букет отточенных карандашей и бумажные скатерти. Первое, что делает Федя, приходя обычно сюда — просит цветные карандаши и рисует ходячий замок Хаула. А он не может быть просто серым, хотя бы потому, что ему полагается красное сердце.
Я заказала кофе, а мне принесли булки. Будь я не одна, их обеих уже не было бы.
За эту субботу в папке неотправленных SMS оказалось двадцать три детских сообщения. Укладываясь спать, я намеренно не стала выключать звук телефона, поскольку дома совершенно некого было будить. Меня саму разбудить было очень надо. Но когда раздался звонок, я нажала на красную кнопку: мне еще, видимо, нужно немножко времени для того, чтобы привыкнуть к отсутствию тех, кому совсем не надо просыпаться растревоженными. Ночью без них оказалось немногим легче, чем днем.
А воскресное утро получилось солнечным. И по всему городу оказался рассыпан тополиный пух. И мне понадобилась всего одна SMS, чтобы убедиться, что у детей все в порядке.
Собираясь написать этот текст, я не нашла себе места в этом городе. Куда бы я ни приехала, везде — детское.
— Вы не могли бы не курить? В этом зале — видите? — дети.
— Мест на веранде нет. Пустой зал, но там — детские клоуны.
В расписании кино ближайшим сеансом оказались мультики.
Я чувствовала свою совершенную по сравнению с этим всем обесцененность. Но циничное и не детское было найдено. И тогда мне позвонили дети, объявив, что катаются на аттракционах и у них все хорошо. Мне должно было стать спокойнее от этой высказанной хорошести.
Написав текст, я оказалась в московских сумерках. Детей вокруг не было. В машине автоматически включалось совершенно не детское радио, и мне не пришлось ничего переключать.
Мне оставалось почти два часа до детей. Но домой не хотелось. Включив музыку на максимальную громкость, я смогла прислушаться к себе.
Я написала их отцу SMS.
— А может, вы приедете завтра? И сразу — в детский сад?
— Я не против. Давай.
Я достала из сумки губную помаду и через минуту, выкрутив руль на 180 градусов, развернулась в сторону центра.