Три старика, не любящих тени
Тополя, вынесенные в заголовок пьесы французского драматурга Жеральда Сиблейраса, видны с террасы приюта, проще говоря — дома престарелых. На ней коротают время трое его обитателей — Густав, Фернан и Рене. Каждый день эти старики выползают на свою террасу, обсуждают новости, спорят ни о чем, вспоминают прошлое, болтают, подтрунивают друг над другом и оглядывают окрестности. В конце концов, ветер в тополях навевает им мысль о бегстве из приюта. Надо ли объяснять, что этим мечтам не суждено сбыться, потому что на самом деле ничего, кроме смерти, в жизни героев уже случиться не может.
Не следует, впрочем, думать, что "Ветер шумит в тополях" — обычная сентиментальная история в духе "и жизнь, и слезы, и любовь...". Пьеса Жеральда Сиблейраса устроена несколько хитрее, она не злоупотребляет чувствительностью публики. Такие сочинения принято называть "интеллектуальным бульваром": с одной стороны, автор заботится о живости и остроте диалога и уважает потребности буржуазной публики, но с другой стороны, ни бездумно развлекать, ни искать банального "сопереживания" зрителей не желает; в "Тополях" нашлось место и саркастической иронии, и гротеску, некоторые критики находят в пьесе даже переклички с Беккетом, уподобляя стариков персонажам пьесы "В ожидании Годо", хотя, пожалуй, в этом сравнении для автора слишком много чести.
Режиссер Римас Туминас ни обытовлять "Тополя", ни превращать их в банальную и цветистую комедию характеров, конечно, не хотел. И появляются его герои на сцене не как старики, а как некие бродячие путники, и сцена не похожа ни на какую террасу дома престарелых — она практически обнажена, а немногочисленные детали, придуманные художником Адомасом Яцовскисом, конкретного назначения не имеют-- слабые лампочки ничего не освещают, груда кирпичей в углу по ходу дела складывается в некое подобие маленького надгробного памятника, а венские стулья с пюпитрами для нот в глубине сцены так и остаются пустыми весь спектакль. Атмосферу суховатой, тревожной иррациональности происходящего усиливает огромная, в два человеческих роста, скульптура собаки, стоящая на террасе.
В столь малонаселенной пьесе решающее значение имеет распределение ролей. Римас Туминас поручил их трем отличным актерам. Рене Владимира Симонова — красиво прихрамывающий аристократ с прямой спиной, не выпускающий из рук книжку и подающий каждую реплику точно чтец-декламатор. Густав Владимира Вдовиченкова — взъерошенный, озабоченный человечек с полубезумно-целеустремленным взглядом. Наконец, Фернан Максима Суханова — ветеран еще Первой мировой, с которой у него в голове застрял осколок, отчего он регулярно падает в обморок, а в остальное время говорит капризно-скрипучим голосом, косит лысую голову набок и смотрит остекленевшими глазами.
Парадокс спектакля, однако, состоит в том, что сколько бы режиссер ни доказывал зрителю и самому себе, что "Ветер шумит в тополях" — не антрепризная продукция, пусть и приличной выделки, а серьезное произведение с уклоном в философию и грустный юмор, актеров все равно неудержимо тянет в чистую комедию. И в итоге получается, что в "Тополях" Римас Туминас существует отдельно — со всеми его многозначительными режиссерскими акцентами вроде огромной планеты, проявляющейся пару раз на заднике-экране; самого этого задника, расширяющегося из небольшой щели в черноте; зловещего ветра вечности, сдувающего в финале листы с пюпитров под вой "ожившей" собаки; громовых раскатов, напоминающих о войне, и так далее, а актеры и почтеннейшая публика — отдельно. Никто никому не мешает, каждый в меру сил занят своими делами. Но вот сами усилия, одни в других отраженные, вдруг взаимно обнаруживают свою тщету. И получается как в анекдоте — ничья в пользу антрепризы. Но, видимо, такова уж нынешняя театральная реальность: попытки перемирия между высоким искусством и бульваром непременно заканчиваются победой последнего.
Национальный театр им. Ивана Франко / 25-26 (19.00)