В московском Музее архитектуры завершилась выставка Виталия Рудченко — одного из самых известных фотографов памятников русской архитектуры.
Виталий Рудченко, безусловно, достоин персоналки, но не совсем понятно, почему именно сейчас. В музее давно осуществляется проект Юрия Аввакумова "24/24" — 24 архитектурных фотографа в течение 24 месяцев выставляют по 24 фотографии. Рудченко должен был предстать в этом ряду, однако из ряда выведен. А параллельно с его выставкой в рамках аввакумовского проекта проходит выставка фотографа Бориса Томбака (Ъ от 28 октября). И после выставки Томбака у Аввакумова директор музея Давид Саркисян предполагает проводить его же большую ретроспективу, а Рудченко после выставки в музее может выставляться и в рамках аввакумовского проекта. Возникает картина пугающей активности на ниве архитектурной фотографии, когда все фотографы двоятся. По-видимому, этим компенсируется сонливость музея в этом направлении в предшествующие годы.
Выставка Виталия Рудченко называется "Архитектура России. Итоги тысячелетия". Точно так же называлась выставка, проводившаяся Союзом архитекторов в связи со своим пятым съездом в Большом Манеже. Она получила исключительно отрицательную прессу. Музей архитектуры особенно переживал по поводу неудачной акции союза, поскольку очень хотел провести "Итоги тысячелетия" в своих стенах (сумма аренды, заплаченная союзом Манежу, равна годовому бюджету Музея архитектуры). Эти переживания вылились в альтернативную выставку.
Экспозиция представляла собой шестьдесят фотографий вчистую разрушенных памятников Смоленской, Ярославской и Московской областей. Памятники распадаются до состояния каких-то первичных материй — земли, камней, гниющих досок. Так что в некоторых случаях только по подписям можно разобраться, что это, собственно, было. Эпиграфом выставки служит фраза "За тысячу лет мы так и не научились сохранять памятники нашей архитектуры".
Показушной тысяче лет требовалось противопоставить подлинную тысячу, страшную и ужасную. Поверх фотографий висело белое полотнище, собранное траурными драпировками,— будто занавес, который приоткрыли, чтобы попрощаться с покойником. В центре зала лежала чугунная доска из Триумфальной арки Осипа Бове, утраченная коммунистами при переносе арки с площади Белорусского вокзала на Кутузовский проспект. Вернисаж был срежиссирован как панихида — на доске стояли свечи, свет был выключен, а в глубине зала пел траурный хор, впоследствии скушавший весь фуршет.
Все это было бы величественно и трагично, кабы не фотографии. Рудченко снимает руины в яркий солнечный день, они заросли приятной зеленью и выдают скорее человека интересующегося, чем скорбящего. Два "Итога тысячелетия" на двух разных площадках практически воспроизвели советское разделение архитектурного наследия на две противоположно идеологизированные части. Одна часть — предмет национальной гордости партии и правительства, другая — предмет национальной скорби инакомыслящих, которые в состоянии памятников видели лишнее доказательство зловредности и партии, и правительства.
Радость искусствоведов-шестидесятников по поводу открытия памятника обычно приходилась на сам момент открытия, а длительное возвращение из экспедиции на разваливающейся машине по ужасной дороге способствовало должному вызреванию чувства скорби. Но фотографии сделаны не в момент возвращения, а как раз в момент открытия. Посему они выглядят какими-то неуместно радостными. Романтика поиска шедевров в Пошехонском районе Ярославщины перебивает пафос утраты великого национального достояния. Если это похороны, то странно веселые. Напоминает настроение репортера, которого заслали на похороны, и который, послушав речи, с интересом узнает, какой затейливый ему попался покойник.
АННА Ъ-ГАРДНЕР