В M&J Guelman Gallery (бывшей Галерее Марата Гельмана) открылась выставка Василия Цаголова "У страха глаза велики" — только что этот проект был показан в киевском Pinchuk Art Centre. Не испугалась АННА ТОЛСТОВА.
Балерина в белой пачке и поясе шахидки расселась подле барочного натюрморта и, ссутулившись, чистит над ведром картошку; рядом развалился в кресле с газеткой, закинув копыто на копыто и отставив автомат, козлоногий детина в гусарском доломане, напоминающий певца Баскова; за ним маячит смерть с косой; задник представляет собой идиллический пейзаж с холмами камуфляжной окраски и голубым небом, в котором зависли легкие облачка и непонятный летающий объект, смахивающий на тарелку. Самое большое и, видимо, главное полотно цикла "У страха глаза велики" являет нам картину мира, которая, по всей видимости, должна складываться в голове телезрителя, целыми днями скачущего с канала на канал: медийная жвачка с криминально-военной хроникой, уфологией, высокодуховным китчем и бытовухой в качестве ингредиентов. Портреты этих гипотетических не то телезрителей, не то телезвезд с головами, прошитыми насквозь мясорубками, ножницами, сверлами и другими колюще-режущими предметами, тоже входят в цикл, но самое прекрасное в нем — это, конечно, сцены с балеринами-шахидками, рождающиеся в их прокомпостированных мозгах.
На то, что изображенное и правда театральная сцена, указывает уходящий в левую кулису, как на полотнах Вермеера или Веласкеса, красный бархатный занавес с золотыми кистями. Но при этом в правой части от верхнего до нижнего края, поверх козлоногого и смерти пущена лента украинского орнамента, подчеркивающая, что глубина иллюзорна и перед нашими глазами всего лишь плоское двухмерное изображение. Как будто бы эта картина сначала решила стать театром, как в живописи барокко, а потом вспомнила про авангард и продемонстрировала, что она на самом деле является куском холстины, натянутым на подрамник и покрытым красками. Покрытым, впрочем, кое-как: виртуозная кисть художника легко бежит по поверхности, оставляя блики-прорехи, сквозь которые белеет холст.
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
По этим фирменным прорехам в живописной ткани Василия Цаголова всегда отличишь от других виртуозных кистей, изображающих опосредованную различными медиа реальность этаким коллажем в стиле большой сюжетно-тематической картины времен брежневского заката соцреализма, а именно от кистей Александра Виноградова и Владимира Дубосарского. Но этот прием — нечто большее, чем способ сообщить цаголовской манере экспрессивность, которая выделяет ее на фоне виноградово-дубосарской гладкописи. Белесые лакуны и есть самая суть этой живописи, которая нанесена на холст, как краснофигурная роспись — на амфору, только если под краснофигурной росписью все же обнаруживается глиняный сосуд, то здесь под слоем краски белеет абсолютная пустота.
В Москве киевлянин Василий Цаголов известен главным образом живописью "респектабельных нулевых", которая не раз выставлялась в галерее и во внегалерейных проектах Марата Гельмана. Но она тоже может сообщить кое-что о героическом прошлом художника, в "лихие девяностые" бывшего в Киеве одним из пионеров новых медиа и акционизма, снимавшего видео в жанре триллера и режиссировавшего перформансы и инсталляции в жанре боевика, перетарантинивая самого Тарантино. Живопись, к которой выпускник живописного факультета Киевской академии все же вернулся на радость галеристам и аукционистам после всех своих экспериментов, порой источает флюиды "Криминального чтива". Особенно заметные в серии "Блуждающая пуля", повествовавшей о быстрой офисной любви и еще более быстрой смерти бизнесменов эпохи первоначального отъема и накопления капитала с кинематографичностью, свойственной разве что прозе Владимира Сорокина на те же сюжеты. Да и в легкости, с какой Василий Цаголов переходит от такой гангста-пейнтинг к живописанию чего-то совсем уж невообразимого — вроде "Украинских X-files" с синими человечками в идиллии малороссийской деревни или "Фантомов страха" с Кощеем и Бабой-ягой среди пассажиров киевского метро — тоже есть что-то сорокинское. Юмористическая небывальщина "Украинских X-files" и "Фантомов страха" выглядит даже более естественно, чем, скажем, публицистика "Оптики оранжевой революции" с ее сложной пуантилистской мозаикой-монтажом из сцен с майдана. Впрочем, кажется, что этой несколько показной веселостью живописец, дезертировавший было в новые медиа, но разуверившийся и в них, прикрывает разочарование. И, как Владимир Сорокин, констатировавший в "Романе" смерть романа, все равно остался при прозе крупной формы, от которой никуда не деться, так и Василий Цаголов, констатировав смерть картины, остался при живописи, пробиваясь сквозь нее к сияющей пустоте.