В Петропавловской крепости открылась выставка "Память тела. Нижнее белье советской эпохи", на которой показывают самое настоящее советское белье.
Тело выставки ее кураторы Екатерина Деготь и Юлия Демиденко собирали по косточке. Исподнее — не тот предмет, что хранится в семьях через поколения вроде прабабушкиного сорти, расшитого стеклярусом. Но все-таки, как оказалось, хранится: вероятно, его попросту забывали выбросить, навеки похоронив на антресолях или в кладовках. Основную часть экспонатов предоставили частные коллекционеры. Укрепили целое Музей истории Петербурга, музей фабрики "Красное знамя" и петербургская Российская национальная библиотека (РНБ). Белья оказалось даже много: если и недостаточно для того, чтобы проиллюстрировать долгую советскую историю, то вполне хватило, чтобы сказать об эпохе главное.
Полураздетые плоские картонные манекены-силуэты построены в праздничную колонну посреди зала. Но — в портах и кальсонах, пузырящихся панталонах, сорочках и рубашках, штопаных, латаных, рукотворно украшенных, вылинявших, застиранных, отглаженных, слегка слежавшихся, несомненно ношенных,— выглядят тревожно, растерянно и смущенно, как погорельцы. Их целомудренное белье скрывает тело наглухо, но при этом воспринимается действительно исподним, куда более откровенным, чем самый смелый ассортимент современного магазина. И смущение становится как бы обоюдным: на лицах посетителей ясно читается неловкость одетого человека, разговаривающего с застигнутым врасплох полуголым.
А представьте, когда одну сторону такого диалога забирает государство. Его реплики — развешаны на стенах (вклад РНБ). Когда подходишь к произведению, скучно озаглавленному "За санитарное содержание бани", охватывает нешуточный интерес: как-то автор выкрутится? Как обратиться к абсолютно голым людям, тут же, на плакате, сверкающим тощими охристыми ягодицами? А запросто: "Не сори, не грязни, не плюй на пол". Ни тебе "товарищ", ни хотя бы "гражданин". Ни один персонаж на плакате не обособлен, они даже как-то игнорируют оратора, занятые каждый своей мелкой частной заботой. Так что фамильярное "ты" обращено, очевидно, прямо к читателю, уже раздетому и вот-вот сольющемуся с банной толпой. Никаких вопросов, риторики, увещеваний — краткие императивы максимально экономят время общения. В этом да в старательно избегающем конкретики "ты" — то же отводящее прямой взгляд смущение одетого перед голым.
Но это только если гражданин наг, как Адам. Во всех прочих случаях государство теребит своих граждан нещадно и бесцеремонно. Недвусмысленно выражая то, чего от них хочет. Плакат "Памятка беременной колхозницы" — и тут же изображены сами колхозницы, с коровьей тупостью несущие огромные животы и тазы, очевидно, в баню (памятка, помимо прочего, регламентирует регулярность омовений). Спортивные плакаты, фотографии гимнастических пирамид: утрированная бронза мышц, стальные тросы сухожилий, руки-крылья, пламенный мотор. (Мимоходом можно оценить государственный юмор: бельевой комбинат под названием "Трибуна".) На каждом шагу — оклик: "Матери! Одевайте ребенка правильно", "Колхозник, будь физкультурником" и прочее в таком же духе. Стадо здоровых животных, цех исправных машин — ничего нового об этих требованиях "Память тела" не рассказывает.
Ее главный сюжет — ответные попытки граждан отстоять индивидуальность, частное пространство. Хотя бы в пределах собственного исподнего (также строго унифицированного государством через тотальный дефицит и ограниченно убогий репертуар отечественных фабрик). Фабричная ткань украшается собственной вышивкой, майки перекрашиваются, в надрезы вставляется кружево, бог весть откуда споротое. Драгоценный заказ летит к белошвейке. Глядя на монументальную грацию-корсет, обильно оснащенную металлическими деталями, похожую, несмотря на интенсивно синий окрас, на пожарную машину, из глянцевой, не знающей износу ткани, понимаешь, что выкинуть такое сокровище рука не поднялась бы, как и на богатое прабабушкино сорти. Такое заказывали раз в жизни. А чулки, пришитые к трусам,— эрзац недоступных чешских колготок? А "панталоны дамские", сотворенные из мужских кальсон? Поначалу это забавляет. Но подле громогласных официальных плакатов красуются мемуарные частные заметки о белье, исполненные такого отчаяния, боли, жгучего стыда, что с трудом связываешь их с вот этими смешными трусами и лифчиками. Точнее, с повседневными вещами вообще. Люди мучительно помнят поразительные детали: что носили в детском саду, что — в школе, свои первые кружевные трусики, первые капроновые колготки. Заурядные панталоны с начесом разрастаются в экзистенциальную драму, затмевая своим персиковым (голубоватым, розовым) сиянием высокую задачу построения социализма.
И понимаешь, как чудовищно непоправимо ошиблось государство в выборе стратегии. Пыталось снять с граждан мещанские заботы о белье, утвердив ГОСТы, осудив буржуазные излишества, регламентировав фасоны, развесив грозные гигиенические памятки. А вышло наоборот: бедное меню вызвало нешуточный голод. Завали государство своих граждан разнообразным конфекционом, такого бы ни за что не случилось. Укрощенные панталоны заняли бы в сознании то смиренное место, какое положено занимать незаметным повседневным вещам. Там, где они благополучно пребывают сегодня.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА