рассказывает Сергей Васильев
Замечательный русский прозаик Андрей Битов как-то признался, что в глухие и душные советские годы задумал создать произведение, которое при любых обстоятельствах было бы обречено на цензурный запрет. Писатель вставил в печатную машинку чистый лист бумаги, а затем решительно отстучал по клавишам короткое слово из трех букв. Печальный смысл этого поступка состоял, однако, в том, что автор вынужден был самокритично констатировать собственную позорную вторичность и неоригинальность — ведь это слово в те времена, как, впрочем, и сегодня, можно было встретить практически на каждом заборе и на стене общественного сортира. Выцарапывавшие его на школьных партах лоботрясы или пачкающие им кабинки лифтов хулиганы, выходит, были свободнее всех советских литераторов, вместе взятых.
Тогда, в эпоху позднего советского застоя, молодой художник Лесь Подервянский тоже занялся сочинительством и набросал в своих пьесах этого слова в таком количестве, что его хватило бы на портовый бордель. Софье Власьевне, как аллегорически называли в те годы советскую власть в кругах интеллигенции, автор не оппонировал. О цензуре он даже не думал, поскольку изначально не рассчитывал свои умные комические сценки публиковать. Вообще, существует легенда, что первые свои пьесы Лесь писал как письма друзьям из армии. Казарма — концентрированная и нелицемерная модель советского общества — давила на отпрыска уважаемой киевской художественной династии своим примитивизмом и косноязычием так сильно, что спастись от ее миазмов, в том числе и речевых, можно было, только доведя их до абсурда. Это древний способ: высмеять ужас — и увильнуть от него. Нарушить табу — и освободиться от его наваждения и власти.
Между тем приятели-интеллектуалы сразу же оценили новаторский характер этих, на первый взгляд, незатейливых и шаловливых текстов, в которых автор сумел дистиллировать нетрезвое бормотание пролетарской забегаловки, перекатывание тупых словес у пивной бочки; речь прыщавых гопников и дворовых доминошников, грузчиков овощных магазинов и продавщиц селедки, милиционеров и директоров автобаз. Он не легализировал суржик, как принято иногда считать, но дал голос люмпену. А люмпеном за годы планомерной тоталитарной селекции народа оказалось практически все население страны. В том числе и люди, гордящиеся своим знанием трудов Ортеги-и-Гассета и симфоний Малера.
Эту мутацию гуманитарной интеллигенции, беспристрастно зафиксированную Лесем Подервянским, очевидно, хотел подчеркнуть в своем спектакле "Гаплык" Сергей Проскурня, репетировавший коллаж из нескольких его небольших пьес в 2007 году. Об этот этом раззвонили тогда во все колокола, была даже назначена дата премьеры, но все в конце концов скукожилось и умерло. Разбираться в причинах этого сейчас недосуг, хотя символику неудачи стоит отметить. Проскурня создавал вроде бы безупречное коммерческое представление — играть охальные тексты должны были исключительно популярные телеперсоны, что, безусловно, повышало зрительский ажиотаж, но очевидно снижало качество исполнения. В итоге бабло не победило зло.
Андрей Критенко, работающий сегодня над "Павликом Морозовым", об успехе у публики заботится в последнюю очередь. И правильно, в общем, делает. Сборы спектаклю обеспечены скандальным именем автора, который имеет колоссальное сообщество фанатов, покупающее его книги и диски, где всю вдохновенную матерщину, переполняющую эту и другие пьесы Леся Подервянского, можно услышать в его личном исполнении. Фактом литературы они уже стали, спасибо либеральному времени. А доказать их сценичность — задача увлекательная. И, кстати, не такая уж и легкая. Очень хочется верить, что режиссер, в начале 1990-х сотворивший в тандеме с Подервянским-сценографом (Лесь и для нынешнего спектакля изобрел декорацию и записал видео) рафинированно-издевательскую "Оргию" по Лесе Украинке в киевском ТЮЗе, не ударит в грязь лицом. По крайней мере, он понимает, что "Павлик Морозов" — это не водопад обсценной лексики или хохмачество над культурой, но серьезный, заряженный бесчисленными литературными и философскими парафразами текст писателя-эрудита. Сам Андрей Критенко сравнивает его с "Вакханками" Еврипида. Тут важна не аналогия, но, грубо говоря, гносеология. В "Павлике Морозове" со всеми его суками и бл...ми законспирирован миф о канувшей в небытие стране, о которой честный человек, по правде говоря, мог рассказывать только матом. Лесь Подервянский об этом сказал. Теперь посмотрим, как это сыграют.
"Кинопанорама" / 16 (19.30)