«Счастье мое»
Сергей Лозница
Мрачное роуд-муви "Счастье мое" — игровой дебют Сергея Лозницы, одного из лучших современных русских документалистов, снятый на Украине при участии немецких и голландских продюсеров. Фильм этот у нас ждут с прошлой весны, когда "Счастье" было показано в Каннском конкурсе.
Хороший и печальный молодой дальнобойщик Георгий везет куда-то груз. В первый день пути он встречает садистов-гаишников, демонического деда с темным прошлым, наглую малолетнюю проститутку и трех забулдыг-грабителей. Эти малоприятные встречи — подготовка ко второй части картины. В ней герой с головой окунается в российский провинциальный кошмар, становится органичной частью инфернального пейзажа, где разные босховские монстры для большей интеграции будто бы меняются иногда чертами — один другому клюв, тот ему — рыбью голову. Как один из его попутчиков, Георгий забывает свое имя, теряет дар речи, как другой — и начинает мало походить на человека, как в целом все герои фильма.
"Счастье мое" — череда омерзительных типов, речей и поступков, рельефно выступающих на фоне общей жути. Относительно хорошие герои Лозницы — это те, что творят зло из-за своего искореженного прошлого, плохие — те, кому это просто нравится. В двух вставных историях режиссер намекает на то, что корни этого ужаса — во Второй мировой, когда русские так озверели, что стали убивать и грабить своих с не меньшим ожесточением, чем чужих. Но объяснение это повисает в воздухе. Зло в фильме настолько бессознательно, что к истории оно, кажется, не может иметь никакого отношения.
Сергей Лозница — гениальный документалист, один из тех людей в русском кино, которыми можно всерьез гордиться. И с точки зрения чисто кинематографической "Счастье мое" — фильм замечательный. Единственный его явный недостаток — речь: в фильмах режиссера раньше почти не было связных диалогов, и Лозница будто бы не очень знает, зачем это в принципе нужно. Движение камеры для него — гораздо более родной язык. О пространстве кадра, о тихом, почти немом способе рассказывать истории Лозница знает нечто такое, что по сравнению с его "Счастьем" вся "новая русская волна" кажется детским лепетом.