В 2010 году фильм "Дядюшка Бунми, который помнил свои прошлые жизни" получил Золотую пальмовую ветвь, высшую награду Каннского фестиваля. Международная карьера 40-летнего тайского режиссера Апичатпонга Вирасетакуна (любезно предлагающего западным журналистам называть его просто Джо), достигла пика. Вирасетакуна открыли в 2000 году в Роттердаме, на киносмотре, традиционно отбирающем в программу самых экзотических самородков. После удачного дебюта он оказался востребован: каждый следующий его фильм попадал не на тот, так на другой международный фестиваль и очаровывал высоколобых кинокритиков. По прошествии 10 лет "Джо" превратился в синефильский фетиш и был объявлен главным открытием кинематографа нулевых.
Его персонаж дядюшка Бунми (Танапат Саисаймар) собирается в скором времени умереть от болезни почки, как собираются в дальнюю дорогу — буквально пакуя вещи, прощаясь с родственниками и отдавая последние наставления по хозяйственной части. Свою пасеку он намерен оставить свояченице Чен — сестре давно умершей жены. Вскоре появляется и сама жена, точнее ее призрак — присаживается за стол к живым за ужином, что никого не удивляет, напротив, появление покойницы принимают как должное. Дядюшка пользуется случаем, чтобы расспросить жену, не больно ли умирать, как выглядит то место, куда он попадет после смерти, и как ее там найти. Сестра рассказывает мертвой, как прогнала надоевшего сожителя кухонным ножом, та в ответ бросает комическое замечание, что в мире живых, мол, все так же суетливо и беспокойно. К семейному ужину присоединяется и сын Бунми, наполовину обезьяна — поросшее волосами существо с красными горящими глазами. Когда-то сын увлекался фотографией и однажды заметил на снимке то, что недоступно обычному взгляду: силуэт обезьяньего призрака. Влюбился в него, женился и сам превратился в Чубакку. Здесь Вирасетакун очевидно обыгрывает знаменитый сюжет "Blow Up": фотограф не в состоянии разглядеть в реальности то, что становится заметным только на снимке.
Экзотический таец Джо учился искусству в киношколе Чикаго и числит кумирами Антониони и Энди Уорхола. От Уорхола у него пристрастие к статичной камере, которым он, впрочем, не злоупотребляет: камера с буддистским спокойствием поджидает, пока персонаж войдет в кадр, а после равнодушно фиксирует покинутое им пустое пространство — но такие моменты Вирасетакун не затягивает. Не давая зрительскому взгляду соскучиться, он споро меняет ракурс. Не передерживает он и длинные тарковские планы с проходами по лесу, он аккуратен, не перегибает палку — это не тот заносчивый арт, которому совсем уж наплевать на зрителя. Заметно, что Вирасетакун не радикал и не фанатик одного формального приема: как только сюжет получает развитие — дядюшка Бунми пускается в свой последний путь — он переходит к съемкам ручной камерой, более подходящей для движения.
Единственным недружественным зрителю решением остается его пресловутый разорванный нарратив. В фильме есть загадочная вставная новелла о тайской принцессе, которая совокупляется в водоеме с сомом. По-видимому, это одно из воспоминаний Бунми о прошлых инкарнациях, но эпизод никак не привязан к основному сюжету. Не пеняя самородку на небрежность, благожелательно настроенные критики видят в подобных лакунах смысла простор для толкований. Поклонники фильма восторгаются "магическим реализмом" — границы между мирами размыты, медитация переходит в левитацию, а волшебство укореняется в быту. Эта проницаемость миров когда-то восхищала Ромера и Тарковского в фильме Мидзогути "Сказки туманной луны после дождя" (1953): призраки живут среди живых, между бытием и небытием нет травматического шва, смерть это не конец пути, а обратимый процесс — какое облегчение! В финале дядюшка Бунми оказывается в пещере. Она символизирует темную утробу, из которой человек выходит при рождении, а после в нее же и возвращается. Только если для человека Запада "пещера" — метафора, для невозмутимого тайца она — место действия.
Все это выглядит вполне обаятельно и занятно, но успех тоже понятие обратимое. Точно так же несколько лет назад фестивальным любимцем был корейский режиссер Ким Ки Дук — критики восхищались его патентованной жестокостью и буддистской загадочностью и хором пели осанну. До тех пор, пока британский куратор, спец по азиатскому кино Тони Райнс не устроил режиссеру сеанс последующего разоблачения, назвав конъюнктурщиком и дутой фигурой. Влиятельный Райнс принимал деятельное участие в фестивальной раскрутке Вирасетакуна, но он не всесилен, а мода переменчива — как сложится дальнейшая карьера нынешнего фаворита, не переменится ли участь — покажет время.
В прокате с 28 апреля