Не демон, но игрок

С уходом из жизни Михаила Козакова российские театр и кинематограф лишились одной из самых демонических своих фигур в самом эстетически оправданном смысле этого слова: мало кто исполнял роли злодеев с таким хладнокровием и чувством собственного достоинства.

ЛИДИЯ МАСЛОВА

Бесстрашная готовность прикоснуться к злу, примерить его маску на себя и понять его природу чувствуется уже в первой киноработе 22-летнего студента школы-студии МХАТ Козакова, не побоявшегося дебютировать в кино в роли убийцы собственной матери — в "Убийстве на улице Данте" Михаила Ромма. Несмотря на отсутствие большого опыта, молодой Козаков не пошел по самому легкому и тривиальному пути — скажем, любования "красотой порока" с последующим разоблачением его полного ничтожества. Вместо этого актер как бы остается вещью в себе. Если сначала его персонаж, очень красивый юноша нездешней внешности, выглядит просто растерянным, немного трусоватым, лишенным ярко выраженной индивидуальности, то к концу Козаков так прочерчивает рисунок роли, что становится понятно: зло зарождается в человеке от внутренней пустоты, и, если не заполнить ее чем-то по-настоящему любимым и важным, она становится комфортным жилищем для какого-нибудь гадкого червяка.

Необычная и запоминающаяся — с несколько латиноамериканским или испанским оттенком — наружность Михаила Козакова, придавшая "Убийству на улице Данте" заграничный колорит, пригодилась в "Человеке-амфибии", где он сыграл главного антигероя, Педро Зуриту. В сравнении с ним сам Ихтиандр в исполнении Владимира Коренева несколько проигрывал — если не в мужской привлекательности, то уж точно в напористости темперамента, для которого Козаков не пожалел красок. Такими жирными и густыми актерскими красками он в своей карьере пользовался нечасто, предпочитая не эксплуатировать напрямую избыток энергетики, которым был наделен, а, наоборот, обуздывать и сдерживать его, нагнетая внутреннее напряжение. В приключенческих фильмах он мог бы быть идеальным злодеем, на фоне которого, пожалуй, меркли бы положительные герои, но Козакова больше притягивали не знойные экзотические персонажи авантюрного склада (хотя, например, очень легко себе представить молодого Михаила Козакова, скажем, в "Пиратах Карибского моря" на месте Джонни Деппа), а внешне холодные супермены, чьи страсти кипят глубоко внутри, под ледяной скорлупой сдержанности и снисходительно-философского отношения к слабостям обычных людей.

В самых лучших актерских работах Михаила Козакова в той или иной степени ощущается привкус высокомерия, с которым его герой смотрит на более мелких по сравнению с ним персонажей. И мало кто из актеров умудрился бы при этом не выглядеть напыщенным индюком, но в козаковском исполнении аристократическая надменность сверхчеловека неизменно оказывалась уместной, естественной и оправданной — независимо от того, преподносил ли он ее с полной серьезностью в драматических ролях, или сам же над ней иронизировал в комедиях. При этом под холодной маской самоуверенности и самообладания у Козакова часто просвечивают неподдельные страдание и отчаяние — даже если это отчаяние полковника Фрэнсиса Чеснея в фильме "Здравствуйте, я ваша тетя!", искренне расстраивающегося от того, что от него уплывают миллионы донны Розы Д`Альвадорес. Комический полковник Чесней, старый солдат, не знающий слов любви, такой же игрок, рассчитывающий влегкую обхитрить судьбу и сорвать крупный куш, как и драматические козаковские герои, увлекающиеся азартными играми: Арбенин в телевизионной постановке "Маскарада", который на вопрос "Вы человек иль демон?" выдерживает леденящую паузу и одним словом объясняет суть своего характера: "Я игрок", или другая ипостась Арбенина, тщетно надеющаяся выиграть картами, которые мечет рок,— Грильо в "Господине оформителе" Олега Тепцова.

Однако главным произведением об отчаянной попытке обыграть судьбу, которое Михаил Козаков хотел поставить больше всего, но так и не смог, хотя начинал работу над экранизацией в 1980-е, была "Пиковая дама". Впоследствии упорно преследовавшие его неудачи с этим фильмом друзья и знакомые Козакова объясняли едва ли не мистическими причинами. Впрочем, сам он бытовым мистицизмом не слишком увлекался и отдавал себе отчет в том, насколько в принципе трудно перенести на экран такую специфическую вещь, как проза поэта. Безусловно, посмотреть "Пиковую даму" в постановке Козакова было бы интересно, даже если бы сам автор не был полностью удовлетворен результатом. В любом случае Козакову-режиссеру всегда было присуще очень тонкое и острое ощущение неумолимости судьбы, в которой нет ничего случайного и каждый поступок, каждое слово включены в систему взаимосвязей всего со всем и влекут за собой неотвратимые последствия.

О том, что за все рано или поздно придется платить по счетам, Михаил Козаков впоследствии снял "Визит дамы" по пьесе Фридриха Дюрренматта — один из лучших своих телевизионных фильмов (все снятые им фильмы были телевизионными, и на постановку для большого экрана он никогда не замахивался, понимая, что вещи, о которых ему интересно говорить, требуют не масштаба и зрелищности, а скорее негромкой, интимной интонации). Еще одна козаковская телеистория о том, как судьба играет людьми, сталкивая их в невероятных комбинациях и потихоньку посмеиваясь над ними,— "Безымянная звезда", где режиссер и сам снялся в довольно частой и типичной для него небольшой роли импозантного, вальяжного, холеного хозяина жизни и баловня судьбы, уверенного, что уж у него-то точно все козыри в рукаве, но, подобно пушкинскому Герману, не понимающего, в какой момент он "обдернулся", сам того не заметив, и проиграл нечто гораздо более важное, чем деньги.

Но регулярно украшающие сетку телепрограмм "Визит дамы" и "Безымянная звезда" пользуются значительно меньшей популярностью, чем культовые "Покровские ворота", размышляя об успехе которых Козаков порой задавался вопросом: "Неужели получается, что я снял одни только "Покровские ворота"?" В этом вопросе звучала, однако, не столько обида на судьбу и зрителей — мол, недооценили и недопоняли,— сколько самоирония человека, лишенного комплексов нереализовавшегося творца, непризнанного гения и запоздалых сожалений пассивно проплывшего по течению жизни актера, так и не дождавшегося, когда к нему сами придут и все предложат.

Того же Гамлета, о котором многие актеры тщетно мечтают и добиваются его всю жизнь, Козакову предложили как нечто само собой разумеющееся, когда ему было 22 года, и то, что он так рано сыграл одну из своих лучших и самых любимых ролей, придало ему дополнительную уверенность в будущем и обеспечило как бы иммунитет от неудач — он уже мог не бояться испортить свою актерскую репутацию. Если кто-то из артистов, вынужденных когда-либо играть Ленина, после падения советской власти мог испытывать нечто вроде неловкости, то Козакова как будто не смущали две премии КГБ СССР — в 1980-м и 1981-м — за сыгранного им в трех фильмах Феликса Дзержинского, который в козаковском исполнении более чем когда-либо оправдывал эпитет "Железный". Его актерскую репутацию не могло испортить и шокирующее, но мужественное признание на страницах журнала "Искусство кино": с конца 1950-х он был агентом КГБ.

Столь же мужественным был и конец кинематографической карьеры Михаила Козакова — в смысле отсутствия снобского презрения к коммерческому кинематографу легкомысленного пошиба. Последним его киногероем стал психоаналитик доктор Коган в комедийной франшизе "Любовь-морковь", способный переселять мужские души в женские тела, и наоборот. Этот персонаж, при появлении которого на экране грохочет гром и сверкают молнии, задуман авторами чуть ли не как сам дьявол во плоти, и то, что князь тьмы является в облике пожилого еврейского доктора, благодаря Михаилу Козакову из пошлого анекдота превращается в оригинальный фокус, сочетающий смешное и страшное самым демоническим образом.