Писатели научились зарабатывать и разрабатывать модные темы, но писать стали хуже
Писатели тоже могут быть оборотнями. Или, вернее, оборотни тоже могут быть писателями. Собственно, эти писатели-оборотни и создают тему писателя на рынке. В нашей стране эта тема долгое время решалась как тема писательской искренности. Еще задолго до советской власти литература определилась как идеологический продукт, способный быть полезным государству или какой-либо философии жизни. Эталоном продажного писателя, состоящим на службе государства, стал у нас современник Пушкина, Фаддей Булгарин, талантливый манипулятор общественного мнения. Однако грань между продажным писателем и писателем, искренно стоящим на защите государственных интересов, довольно тонка. Засилье либерального мнения в дореволюционном обществе привело к разделению писателей на чистых и нечистых, в результате чего писатели панически боялись ярлыков, сводящих их творчество на нет. Ну хорошо, Булгарин был продажным. Но продавался ли Жуковский? Или, наконец, сам Пушкин? Ведь он тоже написал официозные вирши против польской революции 1830 года. Искренне? Неискренне? А как быть с поэтами XVIII века, воспевавшими царей и цариц? Или с Достоевским, который в "Дневнике писателя" требовал, что Константинополь должен быть "наш"? Разве это плохо: иметь в русском кармане Константинополь? Разве писатель не может быть патриотом?
Все эти вопросы — проклятые вопросы русской литературы, которые замучили как писателей, так и читателей. Это отвратительное наследие российской деспотии. Это вечное беспокойство, что тебя разоблачат и не подадут руки. Эта вечная война на уничтожение между западниками и славянофилами, консерваторами и либералами, революционерами и реакционерами. Поле их битвы — русская литература.
Советская власть только обострила ситуацию. Она не стеснялась вербовать одних и убивать других — неугодных писателей. Продажные писатели, верные помощники партии, стали в исторической перспективе самоубийцами. Кто читает Фадеева? Зато мученическая смерть Гумилева превратила поэта в безусловного гения, а Нобелевская премия Пастернаку сделала роман "Доктор Живаго" образцом романного творчества. Так до сих пор и ведется. Писатель должен и сейчас оставаться чистым, не быть заподозренным в подлой игре с властями. Но, если ты отталкиваешься от властей и плывешь самостоятельно, ты можешь оказаться и в стане врагов. Знаю по своему примеру. Чистых вод в нашей литературе фактически нет. Ты плывешь в потоке мусора. В год "Метрополя" я выплыл из гуманистического потока свободной литературы и попал под диссидентскую критику чуть ли не в образе фашиста за сомнения в доброте человеческой природы. В то же время советская критика разоблачала меня вместе с другими независимыми писателями в том, что я продался Западу. И это клеймо я ношу до сих пор. Для лагеря патриотов я — литературный агент Америки, независимо оттого, знает меня Америка или не знает. Я куплен. Все куплены кем-то. Иначе у нас не бывает. Бред сивой кобылы — это состояние российских мозгов, берущихся судить о свободе творчества.
Но после развала СССР возникла и новая идея продажности. Можно продаться рынку. Отвратительное клеймо модного писателя, который нашел ходовую тему и продал ее,— это удел тех, кто добился читательского успеха. А если тебя теснят молодые, значит, ты — советский писатель, даже если ты был антисоветским. Это клеймо времени.
В таком положении, раз все продажны, а иначе не может быть, возникают действительно продажные стратегические концепции. Писатель-оборотень находит золотую жилу, эксплуатирует жанр детектива, описывает проституток или светскую жизнь. Или, как в былые годы, становится борцом за справедливость, революционером. Кто-то проигрывает, а кто-то становится чемпионом продаж. Такой ход для западной книжной продукции не нов, ему там найдено место под солнцем, но мы всегда считаем себя пионерами и потому либо поражаемся цинизму писателей-оборотней, либо страстно завидуем им.
Пушкинские слова о "вдохновенье" и рукописи, несмотря на их чудовищную растиражированность, откровенную банальность, остаются единственным ориентиром в нашем мутном литературном потоке. Писатель-оборотень тогда и оборотень, когда у него вдохновение заменено мечтой о литературных победах. Впрочем, немало и таких, которые, пребывая неудачниками на рынке, пишут темные, неудобоваримые тексты и считают себя новыми джойсами или платоновыми. Мы проходим редкую в нашей литературной истории полосу бедности талантами. Такого давно уже не было. Отсюда рождаются десятки писательских призраков. Писатель на рынке — нормальное явление. Писатель-оборотень — тоже. Но у нас на дворе антисеребряный век. Отсутствие талантов порождает бал литературных оборотней.