Фильм Павла Бардина "Гоп-стоп" выходит на экраны 25 апреля крайне ограниченным тиражом — и это свидетельство того, насколько и российские прокатчики, и кинозрители, и сами кинематографисты не готовы всерьез относиться к российским политическим реалиям.
Павел Бардин — исключение среди российских киношников. Его фильм-дебют "Россия-88" хоть и был прокатан минимально, однако стал частью не только культурной, но и общественной жизни. Картину, приоткрывшую дверь подвальной качалки — штаб-квартиры русских фашистов, рвали на части в интернете, по звонкам свыше снимали с фестивалей и уже утвержденных сеансов в кинотеатрах, ее создателям угрожали. Резонанс, вызванный "Гоп-стопом", оказался гораздо тише. Этот фильм просто был отвергнут несколькими российскими фестивалями: кто-то считает, что по политическим причинам, кто — по художественным. И вот теперь выходит в мини-прокат.
Тему картины — мафиозное самоуправство в насквозь коррумпированной провинциальной России — сложно, не кривя душой, счесть неактуальной. Жанр и стиль формально наследуют Гоголю и Салтыкову-Щедрину. Однако если в литературе гротеск удается только гениям, кино — искусство более приземленное, близкое ползучему реализму, к нему трудно прививаются лубок и прочие фольклорные формы (на этом пятачке долго рыхлил почву Эмир Кустурица, да и тот сдулся). Смотреть на приключения гопников, алкашей и придурков, которые идут в лес бороться с кровавым режимом, занятно, но не более того. Сатирический яд довольно быстро растворяется в хороводе условностей, которыми режиссер насытил панораму современной России.
И все же это едва ли не единственный за последнее время фильм, который, хотя бы и в сказочной форме, пытается отразить политический климат в стране. Прочие, снятые новым поколением режиссеров, отличаются еще большим обобщением, если не абстрактностью в обрисовке современных реалий — даже если декорациями к ним служат настоящие городские и сельские пейзажи. Так, в "Сумасшедшей помощи" Бориса Хлебникова мы узнаем бездушные спальные районы Москвы (хотя и снятые в другом городе), населенные маргиналами и потенциальными пациентами психбольниц. Хлебников лучше других чувствует социальное напряжение, но и он уходит от прямого диагноза, заменяя его мелодраматической интригой и легкой сумасшедшинкой в духе советского кино.
Действие смелого и жесткого фильма "Бубен, барабан" Алексея Мизгирева происходит в шахтерском провинциальном городе, где до сих пор проклинают Бориса Ельцина за то, что он закрыл нерентабельные и опасные местные шахты. Но это всего лишь фон, хотя и весьма выразительный: в центре фильма, вызвавшего, между прочим, критику в Думе на слушаниях по кинематографии, драма библиотекарши с неустроенной личной жизнью и неутоленными интеллектуальными амбициями. Драма, которую можно скорее назвать экзистенциальной, чем социальной. Как и "Другое небо" — фильм Дмитрия Мамулии о судьбе азиатского гастарбайтера в Москве. Как и "Шультес" и "Охотник" Бакура Бакурадзе. Как и "Обратное движение" Андрея Стемпковского — фильм, где не только поднимается модная в последнем киносезоне тема гастарбайтеров, но и рассказывается о судьбе солдата, вернувшегося с войны и превратившегося в зомби. Война не названа: типичная особенность авторского кино, претендующего на философский масштаб и избегающего "пошлой конкретики".
Эта традиция сформировалась еще в советское время. По словам венгерского философа Дьердя Лукача, политическое искусство в тоталитарных странах может существовать только в форме притчи или аллегории. В этой форме оно и развивалось в фильмах Вадима Абдрашитова, Глеба Панфилова, Киры Муратовой и других лучших режиссеров. Когда цензура перестала существовать, поперла конкретика политических разоблачений, тематическая чернуха (бандиты, проститутки) захлестнула экран. И все же в 1990-е годы прорывались фильмы Алексея Балабанова и других авторов, которые пытались говорить о болезненных проблемах общества, критиковать власть и при этом делать кино для относительно широкой аудитории.
Сегодня трудно себе представить, чтобы появился такой, например, фильм, как "Блокпост" Александра Рогожкина, хотя и в нем война происходила "где-то на окраине". Чечня, Кавказ, терроризм, движение оппозиции и другие опасные темы затрагивает либо — в спекулятивном ракурсе — жанровое коммерческое кино, либо, по-честному, кино документальное. Игровые фильмы, именующиеся авторскими (например, "Кислород" Ивана Вырыпаева), переводят протест в игровой и поэтический регистр, немного напоминая акционизм группы "Война" и ей подобных. Крайне редко кинематограф пользуется присущими именно ему средствами, чтобы рассказать зрителю об эпохе, в которой тот живет. И самым ярким российским фильмом в этом смысле остается украинский — "Счастье мое" Сергея Лозницы, дающий сильный образ всего пропитанного насилием постсоветского пространства. Но и это тоже образ-метафора. Говорить прямо наш "проблемный" кинематограф в нулевые годы так и не научился.
Ничего удивительного: наши режиссеры не любят смотреть на Запад. А если смотрят, то видят исключительно Кэмерона и Тарантино. Между тем там происходит немало поучительного. Вот, например, на только что завершившемся в Кракове фестивале независимого кино Off Plus Camera была представлена большая программа новых польских фильмов. Почти все они были построены на реальных фактах, нередко взятых из газетной хроники. Например, "Линч" Кшиштофа Лукашевича — хроника борьбы жителей одной из деревень Мазурии с терроризировавшим их бандитом, а потом с бюрократической системой правосудия. Или "Кошачья мать Тереза" Павла Салы: женщина собирает под своей крышей бездомных кошек, в то время как деградирует ее вернувшийся со службы в Ираке муж и теряют все моральные ориентиры двое сыновей. История, случившаяся в реальности и потрясшая Польшу, кончается трагически: подростки убивают свою мать.
Некоторые из польских фильмов основаны на личном опыте режиссеров. Агнешка Лукасяк в картине "Между двух огней" рассказывает о том, как мать вывезла ее подростком в Швецию, а Ами Дрозд ("Моя Австралия") вспоминает ужасы насаждавшегося сверху бытового антисемитизма и свой трудный путь в Израиль. Даже если речь идет о прошлом, фильмы отражают сегодняшние тревоги и депрессии польского общества. А кино Пшемыслава Войцишека "Made in Poland" — откровенный плевок в адрес этого общества, выдержанный в стиле, немного напоминающем декларативный театрализованный эпатаж Вырыпаева, но все же гораздо прочнее привязанном к польским реалиям.
Если пойти еще западнее, можно обнаружить целую программу фильмов, отражающих новую реальность, сложившуюся в мире после теракта 11 сентября: собственно, такая программа под названием "Мир после катастрофы" сейчас и формируется для предстоящего в июле петербургского кинофорума. Вот говорящие сами за себя названия фильмов, которые могли бы в нее войти: "Мировой торговый центр" Оливера Стоуна, "Повелитель бури" Кэтрин Бигелоу, "Отредактировано" Брайана Де Пальмы, "Дорога на Гуантанамо" Майкла Уинтерботтома, "Так где же ты, Усама бен Ладен?" Моргана Сперлока, альманах "11/09", подписанный самыми видными режиссерскими именами разных стран.
Некоторые из этих имен (тот же Стоун, Уинтерботтом или Пол Гринграс) уже прочно ассоциируются с политическим и проблемным кинематографом, так же как Кен Лоуч и Майк Ли — с кинематографом социальным. Британская школа кино давно служит живым укором нашим режиссерам, но в последнее время ожило и, казалось, почившее итальянское политическое кино. Фильмы "Гоморра" Маттео Гарроне (о всевластии неаполитанской мафии) и "Изумительный" Паоло Соррентино (о ветеране итальянской политической сцены Джулио Андреотти) вызвали бурю страстей, ибо такой прицельной критики власти и сросшихся с ней структур в Италии давно не слышали.
И во Франции не иссякают фильмы, анализирующие реальные факты, описывающие последствия современных войн, ставящие острые и опасные вопросы, экзаменующие политику властей и действие судебной системы: из последних заслуживают внимания "О людях и богах" Ксавье Бовуа и "Карлос" Оливье Ассаяса. Даже аполитичный Роман Полански снял "Призрака", хоть и оформленного как триллер, но безусловно метящего в Тони Блэра и его американских патронов.
Одним словом, кино к западу от Днепра живет жизнью современного мира и пытается рассказать правду о людях и о политиках, которые претендуют на то, чтобы представлять интересы людей. В России же кинематограф почти целиком умещается в две ниши. Одна — сугубо развлекательная, чей информационный потенциал сводится к слогану "о чем говорят мужчины". Другая — артхаусная, где специфичность языка и субъективность авторского взгляда сводит общественную реакцию на такие фильмы практически к нулю.