"Сильнее всех на поле, слабее всех в жизни"

Евгений Рубин — легенда советской спортивной журналистики, друг и собеседник таких звезд, как Лев Яшин и Валентин Иванов, Валерий Харламов и Александр Мальцев. В 1978-м он уехал в США и за десятилетия работы на радио "Свобода" познакомился еще и со многими звездами советской эмиграции. Обо всех своих героях Евгений Рубин без прикрас рассказал "Огоньку"

"Эрик Баскин был известным спортивным журналистом. Редактором журнала "Хоккей-футбол". А футбол и хоккей заменяют советским людям религию и культуру. По части эмоционального воздействия у хоккея единственный соперник — алкоголь. Когда Баскин приезжал с лекциями в Харьков и Челябинск, останавливались тракторные заводы. Вечерняя смена уходила с предприятий.

Эмигрировал Баскин, поругавшись с влиятельным инструктором ЦК. Случилось это на идейной почве. Поскольку спорт у нас — явление идеологическое. А Эрик в одном из репортажей чересчур хвалил канадских хоккеистов. И его уволили после неприятного разговора в Центральном Комитете. Прощаясь, инструктор сказал:

— У меня к вам просьба. Объясните коллегам, что вы уходите из редакции по состоянию здоровья. Надеюсь, вам понятно?

Баскин ответил:

— Товарищ инструктор! Вообразите такую ситуацию. Допустим, вам изменила жена. И после этого заразила вас гонореей. Вы подаете на развод. А жена обращается к вам с просьбой: "Вася, объясни коллегам, что мы разводимся, поскольку ты — импотент".

Инструктор позеленел и указал Баскину на дверь..."

Сергей Довлатов, "Ремесло"

***

Баскин — это Евгений Рубин, знаменитый спортивный журналист 70-х. Эмигрировав 33 года назад, он с тех пор живет в Нью-Йорке. И ни о чем не жалеет.

— Вы и сегодня пишете?

— Уже нет. Никто ничего не предлагает, а самому напрашиваться неловко, поэтому бездельничаю. Смотрю телевизор, много читаю, гуляю с женой.

— Тянет в Москву?

— Знаете, никакой ностальгии. Последний раз был 13 лет назад — заскочил по дороге с Олимпиады в Нагано. И почувствовал себя чужаком. Хотя Москва — мой родной город, прожил там почти 50 лет. После эмиграции приезжал трижды. А году в 1990-м меня, сотрудника радио "Свобода", не пустили.

— Останься вы в Союзе — как сложилась бы ваша жизнь?

— Боюсь, я бы стал бомжом. А в Америке у меня все прекрасно. Пенсия приличная, дача на берегу океана. Дали сыну образование, сейчас зарабатывает в два раза больше, чем я когда-то на радио. С каждым годом думаю — как хорошо, что сюда приехали. Здесь меня не душат за то, что еврей. В брежневские времена царил дикий антисемитизм. Я лет семь был "и.о." редактора крупного отдела в "Советском спорте". Как-то подошел к главному редактору Владимиру Новоскольцеву: "Почему не уберете эти буквы — "и.о."? Почему я не член редколлегии?" Тот усмехнулся: "Женя, вам нужны шашечки или ехать? Зарплата у вас как у члена редколлегии..." Мы посмеялись и разошлись.

Но вскоре его тестя сместили из секретарей ЦК. Новоскольцева отправили на понижение, в журнал "Спортивные игры". Новый главный редактор сразу отобрал у меня и буквы "и.о.", и отдел. Я перебрался в еженедельник "Футбол-хоккей", где работал до эмиграции.

— Довлатов писал — когда вы приезжали с лекциями о хоккее на Урал, там заводы останавливались.

— Да нет, ну что вы... Довлатов — большой выдумщик. Ради красного словца никого не жалел. Вот сочинил юмористическую повесть "Иностранка" про одну сотрудницу, Людмилу, с радио "Свобода"... У нас с Сергеем были сложные отношения.

— Это как?

— Сперва дружили, затем рассорились года на два. Даже не разговаривали. Потом Сергей ко мне пришел, покаялся — и начал работать в моей ежедневной газете "Новости". Когда партнеры меня оттуда выжили, Довлатов остался...

— К спорту он был равнодушен?

— Сказал при встрече: "В спорте я не понимаю ни-че-го. Совершенно не интересуюсь. В Ленинграде был приятель-боксер, так ты второй мой знакомый из спорта. Но фамилию твою слышал". В Союзе я много печатался — и в "Правде", и в "Огоньке".

— Вернемся к Довлатову.

— Да. Отлично помню, как мы познакомились — я был приходящим автором на радио "Свобода". Однажды предупредили — на радио заглянет новый эмигрант, никому не известный писатель Сергей Довлатов. И вот в большом зале увидел этого гиганта.

— Настолько высокий?

— Его рост — 195 сантиметров. Рабочий день закончился, но Довлатова слушали хорошо. Остроумный, располагающий к себе. После нам было на метро в одну сторону, дорогой разговорились. К тому моменту газета "Новый американец" уже существовала, мы создали ее втроем: я, бывший внештатник моего отдела по "Советскому спорту" Алексей Орлов и Борис Меттер, племянник известного писателя, автора "Ко мне, Мухтар". Попрощавшись с Довлатовым, я им позвонил: "Есть интересный, очень одаренный человек. Давайте его пригласим?" Оба решительно восстали. Особенно Меттер: "Зачем делить доходы на четверых?!" "Какие доходы? — поразился я.— Нам до доходов дожить бы..." Сломил сопротивление и предложил Довлатову стать четвертым. Тот обрадовался: "С удовольствием!" В Америку он приехал в 1979-м, на год позже меня, и ничего не делал. Просто сидел дома. Дальше мы должны были все вместе ехать в Нью-Джерси к хозяину банка, тот обещал заем для газеты. Неожиданно Довлатов говорит — я никуда не поеду.

— Чем объяснил?

— Сказал: "Я с вами душой, но не деньгами. Жена вкалывает, а сам ничего не зарабатываю". Денег ни у кого из нас не было. Вывезти тогда позволяли по 130 долларов на человека...

— Тот отказ Довлатову простили?

— Да. Но с Довлатовым я быстро разругался и ушел. Остались они в "Новом американце" втроем.

***

— Ожидали, что у Довлатова будет такая писательская слава?

— Честно, не ожидал. Слава пришла посмертно. Вот сейчас лежит передо мной том — американцы объединили записные книжки Чехова, Ильфа и Довлатова. Полагают, Довлатов — уровень Чехова.

— Вы так не считаете?

— Нет, конечно. Сережа — одаренный юморист, неплохой писатель. Однако это не уровень Ильфа и Петрова. Тем более Чехова. Славу-то Довлатову соорудили друзья по Ленинграду, довольно известные писатели — Анатолий Найман, Евгений Рейн, Людмила Штерн... Те же Вайль с Генисом. Хотя, по словам Лены, жены Довлатова, перед смертью он с ними дружить перестал. Впрочем, сама Лена со мной теперь не разговаривает.

— Почему?

— У меня вышла книжка, о Довлатове я написал не слишком лестно. Лена обиделась, говорила со мной злобно. Хотя до этого общалась очень нежно. Моя супруга Жанна ей сказала: "Лена, ты напрасно обижаешься. Он еще мягко написал про Сережу".

— Будь Довлатов жив — его слава укрепилась бы?

— Довлатов имел один страшный недостаток, поэтому подозреваю, что он был не жилец. Сережа — запойный. Жуткий алкоголик! Пил не регулярно, но если уж запивал, то исчезал на две недели. Его мать, Нора Сергеевна, рассказывала, что они его привязывали к кровати — Сергей становился неуправляем. Я, к счастью, этого не видел, он просто испарялся... Зато был свидетелем, в каком виде возвращался. На "Свободе" не мог прочесть вслух собственную заметку: весь дрожит. С колоссальным трудом выходил из такого состояния. Правда, много пил он еще в Ленинграде.

— Последнюю встречу помните?

— Это была пятница. Довлатов вышел из запоя, первый день. Говорю: "Серега, может, к нам на дачу?" — "Нет, я в Бруклин. У меня дела". Выяснилось — там у него была женщина, то ли маникюрша, то ли парикмахерша. Поехал совершенно не окрепший после пьянства. У нее и умер. Позвонила Вайлю: "Заберите своего друга". А я на даче открыл журнал "Огонек", его как раз стали продавать в Нью-Йорке. Наткнулся на интервью Довлатова. Как он создавал "Нового американца". Дескать, приехал он в Штаты, полгода валялся дома, было ему скучно и однажды осенило: а не открыть ли в Америке русскую газету? Жена моя рассердилась: "В понедельник поеду вместе с тобой в Нью-Йорк. Пусть Сергей все скажет в глаза. Есть у него стыд?"

В понедельник мы действительно вернулись в Нью-Йорк — на похороны Довлатова. Он лежал в гробу огромный, с согнутыми ногами. Не могли отыскать гроб под такой рост. Это было ужасно, конечно. Сережа и одежду-то покупал в специальном магазине для больших людей. Был удивительно щедрый, вечно кому-то помогал, посылал деньги в Таллин для дочки. А сам очень скромно одевался.

— По слухам, женщина, в квартире которой он умер, сделала из одной комнаты музей.

— Ерунда. Я бы знал. Эмиграция — это ведь одна большая коммунальная квартира.

— Вы Довлатова в книжке не переоценивали. Но и о вас он тоже отзывался с юмором.

— В "Новом американце" каждую неделю шла колонка редактора, так он про меня выдал: "А болван Женя Рубин все сражается с "Новым русским словом", его редактором Яковом Моисеевичем Седых..."

***

— Вы написали три книги — со Львом Яшиным, Борисом Майоровым и Валентином Ивановым. С кем еще хотелось бы?

— Мне хотелось написать книгу только с одним человеком — Евгением Рубиным. И в Нью-Йорке ее написал. А в Москве не давали. Каждый раз говорили: "Знаешь что? Делай-ка ты литературную запись!" Вот с Борей Майоровым я дружил — сделали книжку. А с Ивановым и Яшиным даже не был знаком!

— Ничего себе.

— Яшин вообще отказывался писать с кем бы то ни было, кроме Льва Филатова. Но Филатов не пожелал быть литзаписчиком. Идея заглохла. И тут Валька Иванов, с которым мы уже поработали, предложил Яшину мою кандидатуру. Тот задумался: "Вот с ним я бы согласился. Пускай наберет". Пришел я в гости, познакомился с семьей. Написали маленькую книжечку. Потом позорно от Яшина бегал.

— Книжка не удалась?

— Наоборот. Мы собрались в Америку, а Лева настаивал, чтоб сделали книгу побольше. Решили с женой: "Если буду поддаваться на уговоры писать книги, не уедем никогда". Вот и прятался от Яшина.

— Вы описали эпизод, как Анатолий Тарасов перед чемпионатом мира-66 в Любляне уговорил Старшинова и Бориса Майорова, чтоб приняли в свою тройку Ионова. Вместо Евгения Майорова. Отцепили его — и в сборной Евгений больше не играл, вскоре завершив карьеру. Как полагаете, простил он вчерашних партнеров?

— Думаю, не вполне. Евгений с ними общался, но прежней близости не было. Узнал эту историю от Бориса Кулагина, помогавшего Тарасову в ЦСКА. Кулагин — кристально честный мужик, никогда не врал. В Архангельском Тарасов его спросил: "Как считаешь, для победы в Любляне хватит две тройки нападения — Альметова и Фирсова?" — "Наверняка. А что?" — "Да Женьку Майорова хочу убрать. Зачем нам в сборной готовить конкурентов для ЦСКА?"

— Ивановым звоните?

— Лиде на юбилей звонил. Прежде с Ивановыми все праздники вместе отмечали. Какой-то революционный, помню, встретили за столом — мы с женой, Ивановы, Виктор Маслов... В начале 80-х, оказавшись в Америке, Лида забежать к нам домой побоялась. Но в "Мэдисоне" увиделись, вышли из дворца — и присели на соседнем вокзале.

— В вашей с Ивановым книге есть глава о Стрельцове: "Он был сильнее всех на поле и слабее всех в жизни". Герой, говорят, обиделся.

— Не слышал. Но мысль это Валькина. Он рассказывал, что на Стрельцова нельзя положиться. Нельзя оставить на него команду. Бороться с его пьянством бесполезно. Очень слабый был человек.

— В этом смысле у него много общего с Довлатовым?

— Ну, вы загнули. Довлатов — интеллигент, начитанный, эрудированный. А Эдик — простой как сапог. Когда-то Иванов и Стрельцов крепко дружили. Постепенно дороги разошлись, и оба к этому отнеслись без горечи.

— Какая черта Яшина вас поражала?

— Невероятное безразличие к происходящему. Его жена Валентина как-то разоткровенничалась со мной: "Лева серьезно болен. Я ухожу на работу, он еще в постели. Возвращаюсь — дома никого. Наконец является. "Ты где был?" — спрашиваю.— "В больнице, на уколах". Я вешаю его костюм в шкаф и нахожу в кармане презерватив". "Лева, откуда?" А он лишь отмахнется: "Валя, не бери в голову"". Он и не пытался придумать что-то в оправдание.

Мне же Лева запомнился добрым, мягким, простым, абсолютно домашним человеком. Вот устроили мы с женой для Яшиных и Ивановых прием. Ивановы пришли нарядные, с цветами, коньяком. Лева принес в авоське бутылку водки и тапочки, в которые сразу переобулся.

— Почему он не стал тренером?

— Ему было неинтересно. Про себя говорил: "Я вратарь. Больше ничего не умею". Яшин доиграл до 41 года и свою футбольную миссию считал выполненной. Он любил рыбалку, поездки в деревню. Остальное тяготило. Уже после выхода нашей книжки заглянул к нему на службу. Яшина, подполковника МВД, назначили заместителем начальника управления спортивных игр общества "Динамо". Большая комната пустовала, за столом в одиночестве сидел Лева. "Куда народ разъехался?" — спросил я.— "Совещание какое-то".— "А ты что же?" — "Мне там делать нечего. Ты можешь представить Пеле на таком совещании? Или ди Стефано? Почему я должен заниматься черт знает чем?!"

Ди Стефано, кстати, потряс Яшина, когда они вместе играли за сборную мира в матче, посвященному столетию английского футбола. Всем участникам подарили роскошные часы. В гостинице ди Стефано вытащил их из кармана, подбросил и со словами: "Сейчас проверим, насколько они прочные", ногой врезал о стену. Часы, как ни странно, уцелели. А потом Пушкаш повел всех в бар. Расплачиваясь, достал такую пачку долларов, что Яшин глазам не поверил: "Я в жизни столько не то что не заработал — даже не видел".

***

— С людьми из хоккейного мира поддерживаете связь?

— Пару лет назад в Нью-Йорк приезжала сборная ветеранов во главе с Валерой Васильевым и Сашей Якушевым. Как меня встретили! Я по привычке пришел на хоккей, присел где-то сбоку — так они заметили, вывели на площадку и сделали фотографию. На следующий матч принесли майку сборной с надписью "Е. Рубин N1". В ресторане "Националь" был теплый банкет.

А в 80-е игроки меня избегали. В Сараево иду по улице — навстречу наша сборная. Все до единого отворачиваются, будто меня не знают. Один Третьяк обрадовался: "О, Евгений, здравствуйте! Как вы живете?" Очень искренне и храбро.

— А Тихонов?

— Тихонов тоже всегда со мной общался. Я спрашивал: "Как ты не боишься? Вон, Юрзинов меня не замечает".— "Женя, я под такой защитой, что могу быть честным по отношению ко всему". А Юрзинов несколько лет спустя сказал: "Мне так стыдно".— "Володя, это было опасно".— "Но Тихонов-то к тебе подходил! А вот я испугался". Запомнилось, что в петлице у Юрзинова был кружочек с изображением Феликса Дзержинского.

— Юрзинов заманивал Тихонова в НХЛ — обещал, что вдвоем выиграют Кубок Стэнли. Потянули бы?

— Едва ли. Тихонов мне говорил: "Игроки в НХЛ прекрасные, а тренеры — паршивые. Я бы им показал, как надо работать". Его оптимизма я не разделял. Объяснял: "Витя, это в ЦСКА ты бегаешь с ними 10-километровые кроссы, устраиваешь по три тренировки в день, запираешь на базе. Здесь такие номера не пройдут. Тебе не позволят провести двухразовую тренировку или урезать кому-то зарплату. Контракт в Америке — святое".

— Что за человек Тихонов?

— Фанатик хоккея. Но по жизни — сухарь. За это игроки его и не любили.

— А Тарасова любили?

— Нет, конечно. При его-то характере. Любили Эпштейна, Богинова...

— Зато им не снились результаты, которых добились Тарасов с Тихоновым.

— Говорить тут о какой-то закономерности имело бы смысл, если б тренеры находились в равных условиях. А с ЦСКА в те годы тягаться не мог никто. Тарасов — выдающийся человек. Но выдающимся тренером, на мой взгляд, он не был...

— Ладили вы с Тарасовым?

— После одной статьи он больше года со мной не разговаривал! Помирились, когда завершилась Суперсерия. Восхищаясь работой Боброва и Кулагина, я отметил и Тарасова — все-таки костяк команды составляли именно игроки ЦСКА. Встретив меня на хоккее, Тарасов сам подошел и заговорил как ни в чем не бывало: "Женька, дорогой, как поживаешь? Спасибо тебе! Из вашей братии никто кроме тебя по-настоящему не разбирается в хоккее..."

Тарасов знал, что и где сказать. Он постоянно всем морочил голову. Заявлял, например: "Для меня не важно, выиграем ли мы чемпионат. Главное — я воспитываю настоящих советских людей. Образованных, интеллектуальных, идейных!"

— Вы обмолвились, что Эпштейна игроки любили...

— Он был очень добрый. Если ему надо было донести до игрока какие-то хоккейные задумки, Эпштейну ничего не стоило прийти к тому в общежитие, сесть рядом на кровать и сказать: "Ты лежи-лежи, давай поговорим". К каждому умел найти подход. С ЦСКА его "Химик" играл лучше всех. При этом о Тарасове Эпштейн отзывался иронично: "Я бы ЦСКА потренировал. Вот пусть он "Химик" потренирует..."

***

— Бобров каким вспоминается?

— У нас были хорошие отношения. Правда, Сева — жуткий бабник и вечно приставал к моей жене.

— Какая подробность...

— Но я понимал, что ничего у Боброва не получится, поэтому реагировал спокойно.

— Кто в советском хоккее по человеческим качествам для вас номер один?

— Боря Майоров. Еще Витя Якушев. Скромный, молчаливый, надежный. Такой не предаст. И на тренировках за троих пахал.

— А Харламов?

— Тоже славный парень — добрый, компанейский. Помню, с Сашей Мальцевым они приехали ко мне в гости — у жены был день рождения. Остались ночевать, а утром с бидонами мы отправились за разливным пивом.

— Мальцев же замкнутый.

— Это с возрастом таким стал. А в молодости был очень даже веселым. Его как-то спросили: "Почему вас в одну тройку с Харламовым не поставят? Вы и дружите, и по игре отлично подходите". Мальцев рассмеялся: "Если будем в одной тройке, чемпионат мира станет неинтересно смотреть. Всех разорвем..."

— Кто из хоккеистов самым интеллигентным был?

— Тут нет равных Юрзинову. Начитанный, образованный. Просто умница.

— Легендарная тройка — Локтев, Альметов и Александров — шутила так: в бассейн Центральных бань кидали на воду кильку в маринаде. И закусывали прямо там...

— Да, наслышан. Альметов был мастер пошутить. После отбоя на базе он укладывал в кровать футбольный мяч и вещи так, чтоб со стороны казалось — спит человек. А сам вылезал в окно и гулял до утра. Когда в 1990-м Альметов с подругой Галей прилетел в Нью-Йорк, то первые 18 дней жил у меня.

— Он искал работу?

— Галя сразу устроилась няней. Потом они сняли комнату. У меня был знакомый бизнесмен, который вызвался помочь Альметову с работой. Договорились о встрече. Но Сашка по дороге успел надраться, и все на этом закончилось. Чтобы свести концы с концами, Галя пекла пирожки, которые продавала на Брайтон-Бич. Когда просила Сашу принести ей корзинку с пирогами, тот отвечал: "Мне, олимпийскому чемпиону, ходить с пирожками?!" Он ничего не хотел делать. Промаялся полгода, улетел в Москву и умер.

— Вы знали, что Альметов копал могилы на Ваганьковском кладбище?

— Галя говорила, что все это вранье. Но и Боря Майоров, и другие ребята подтвердили — действительно копал.

— В книге вы описываете, как в 1969-м на чемпионате мира повстречали перед игрой растерянного Николая Озерова. Ему из Москвы прислали перечень выражений, которые нельзя употреблять в репортаже...

— Да, там были фразы "друзья-соперники", "упорная борьба", "силовой прием" и прочие штампы. Чуть ли не сам Лапин, начальник Гостелерадио, составил список. И Озеров ухитрился обойтись у микрофона без этих слов.

— Говорят, и вы отличились: написали отчет о матче, который не видели.

— Да, была такая история. Приехал в Воскресенск на матч с чехами. Перед игрой банкет. Я не рассчитал со спиртным и задремал. Проснулся под конец игры, спрашиваю коллегу: "Какой счет? Кто забил?" Получив эту информацию, быстро надиктовал отчет на 150 строк. Коллега был в шоке.

Беседовали Юрий Голышак, Александр Кружков