Премьера театр
Алвис Херманис поставил в Кельнском драматическом театре спектакль по роману Гончарова "Обломов". Учитывая, что это второй вариант "Обломова", который через некоторое время появится в Риге, а в Вене и Мюнхене знаменитый латышский режиссер вскоре сделает чеховского "Платонова" и "Вассу Железнову" Горького, можно сказать, что один из первых европейских постановщиков начинает "русский цикл". Из Кельна — РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Первое, что вспоминаешь, увидев декорацию "Обломова",— это объездивший весь мир спектакль Алвиса Херманиса "Соня": как и для инсценировки рассказа Татьяны Толстой, рижский художник Кристина Юрьяне построила на сцене гипернатуралистическую инсталляцию-павильон. При ближайшем рассмотрении, конечно же, обнаруживается условность подхода: в этой огромной, занимающей всю сцену комнате помещается словно вся петербургская квартира Обломова, так что получается, что барин и слуга Захар спят в одном и том же пространстве. Павильон нужен для того, чтобы жестко ограничить театральный мир. Он — точно волшебная коробочка, в которой происходят чудеса игры.
Так и хочется воскликнуть: сейчас в театре уже так не делают, не принято создавать столь подробную бытовую среду. Алвис Херманис часто говорит о том, что хочет вернуть в театр подзабытую театральность — умение создавать на сцене иллюзию подлинной жизни. Прежде всего жизни, уже ушедшей в прошлое. Опись реквизита спектакля, если каждую деталь "Обломова" перечислять отдельно, занимает, должно быть, увесистую папку. Кажется, и рассматривать декорацию этого спектакля можно как художественный объект — даже если на сцене ничего не будет происходить, полчаса можно провести нескучно и с пользой для себя, осваивая глазами старинную мебель и фотографии на стенах, искусно состаренные обои и потолок в паутине трещинок, самовар и ночной горшок, склянки на столике, засаленную спинку дивана, стены и двери, за которыми открываются коридор и прихожая... Здесь можно снимать кино про позапрошлый век, и даже по строгим меркам кинематографической "правды" кадры, возможно, будут казаться избыточно музейными.
Возможностей насладиться всеми подробностями среды обитания персонажей Алвис Херманис дает зрителю предостаточно. Пробуждение Обломова и Захара представлено, как говорится, в режиме реального времени. Тут вспоминаешь уже больше "Долгую жизнь" Нового рижского театра — с храпом и шумными вздохами пробуждающихся, которые, едва открыв глаза, тут же проваливаются обратно в сон. Алвис Херманис не боится растягивать время, настаивая на ценности мельчайших подробностей органической жизни, которую он рассматривает с вниманием исследователя, медлительностью мудреца и лукавством обладателя театрального ноу-хау. Потом, уже во второй части, когда режиссер рассказывает историю отношений Ильи Ильича и Ольги, действие спектакля меняется и становится более обыденным, сцена идет за сценой (смена места обозначается похожими на гобелены ширмами, перед которыми появляются персонажи). Но главная прелесть кельнского "Обломова" состоит именно в созерцании этого странного живого пространства, которое кажется и достоверным, и в то же время фантастическим. В спектакле немало моментов, когда "реализм" становится совсем уж мнимым, а в Гончарове точно открывается вдруг Гоголь: когда герои, рассматривая скудную еду на столе, вдруг замирают как перед чем-то необъяснимым или когда Штольц неожиданно щелкает туфлями буквально перед носом Обломова и Илья Ильич смачно чихает от облачка пыли, но от этого чиха враз меняется жизнь.
Для актеров Кельнского драматического театра такие задачи были, вероятно, неожиданными. Но им было на кого равняться: заглавную роль играет актер Нового рижского театра Гундарс Аболиньш (вот и опять вспомнится "Соня", где он тоже исполнял заглавную роль). Изумление вызывает не только совершенное знание Аболиньшем немецкого языка, хотя и оно достойно восхищения, но та чуткость и какая-то железная точность, с которой актер строит свою роль. Они все тут смешны и нелепы — герои романа Гончарова, немного похожие на персонажей мультфильмов, эти несколько ряженых с подложенными в брюки толщинками, недотепы, над головами которых то и дело звучит беллиниевская "Каста дива", много лет назад озвучившая знаменитый фильм Никиты Михалкова по тому же самому роману.
Но "нелепость" Обломова-Аболиньша особенная. Херманис ставит спектакль о человеке, столь чувствительном и ранимом, что жизнь в любых ее проявлениях становится для него невыносимым испытанием. Обломов не сибарит, не лентяй и не неудачник, он кротко, но твердо выбирает для себя неучастие в жизни. В кельнском спектакле Алвиса Херманиса, вроде бы не окрашенном никакими современными аллюзиями, на самом деле кроется разочарование режиссера в современном мире, превыше всего ценящем активность, амбиции и успех. Извечный вопрос, кто же больше прав, Штольц или Обломов, перед режиссером, кажется, вообще не стоит. Штольц в спектакле Херманиса сам признает правоту Обломова — в финале, придя в квартиру покойного друга и грустно посидев в пустой комнате, он вдруг с размаху прыгает в обломовскую кровать и замирает, прикрыв голову одеялом.