Перед премьерой ОЛЕГ КУЛИК ответил на вопросы МАРИИ СИДЕЛЬНИКОВОЙ.
— Сначала «Вечерня Пресвятой Девы» Монтеверди, сейчас «Мессия» Генделя. Зачем вам, современному художнику, понадобилась театральная сцена? И почему опять религиозная тематика?
— Театр и художественный музей очень близки, и, по сути, хорошая выставка и есть театральная постановка. Надо не просто повесить картины на стены, а логично организовать пространство, продумать связующие зоны, переходы, акценты, свет, звук. Плюс театр — это идеальное место для религиозного действа, которое всегда было очень театральным. Я не выступаю ни как религиозный деятель, ни как проповедник, но как художник, который жаждет работающей сакральной церемонии. Для меня выставка, театр, церковь являются новой версией сакрального.
Меня расстраивает, что люди ненавидят друг друга, живут в одиночестве. Соединить их может только некое единое начало, назовите его как угодно: Бог, триединство, психологическая устойчивость, искусство. И в нашем случае задача жанра пространственной литургии, как и любого обряда,— приоткрыть сознание зрителя, смягчить нравы, вывести потенциальную жертву наружу. Не гнобить друг друга тайно, но и не изнасиловать какую-то несчастную овцу публично. Надеюсь, в моем случае публика не будет этой овцой, которую современное искусство и сильная музыка укатают как катком.
— Вы могли бы сравнить эти две постановки? В буклете сказано, что после «Вечерни» вы не были удовлетворены результатом...
— Это дежурная фраза: художник всегда недоволен собой. Напротив, я был настолько доволен, что у меня волосы отросли на лысине. С точки зрения искусства в «Вечерне» мы опередили время. Там одновременно сходятся и музыка, и цирк, и искусство, и религия. Такого в театре прежде не было, а публика пришла на спектакль. «Мессия» — это новый шаг в том же направлении, от спектакля в сторону синкретичного действа. Хотя я понимаю, что для консервативных людей, настроенных на оперу, это нелегкое зрелище.
— Почему вы выбрали оркестровую версию «Мессии» Моцарта, а не оригинал Генделя?
— Эта версия редко исполняется, и у нее интересная история. Она звучит именно как ритуальное пение, это не музыкальный концерт. Мы хотели поставить церемонию, литургию, а она обладает большей жесткостью. Эта версия исполняется на немецком, и это усиливает жесткость.
— Мессия у вас является в образе мима. Откуда взялась такая метаморфоза? И что это за роль «социального терапевта»?
— Мим — это маленькое существо, которое не вписывается в мир структур, бездушных роботов и машин. Это социальная терапия особого плана. Маленький мим не ставит никому диагноз, он проходит мимо, и ты понимаешь, что ты ворюга, что горишь в аду.
— То есть вы ждете такой категорической реакции?
— Да, я жду, что здесь все вскроют себе вены от собственного несовершенства. В духовном смысле.