Выставка живопись
В Третьяковской галерее на Крымском Валу открылась выставка "Александр Лабас. На скорости XX века", сделанная по инициативе Фонда содействия сохранению творческого наследия Александра Лабаса при поддержке "Роснефти". Представлены работы из коллекций Третьяковки, Русского музея, ГМИИ имени Пушкина, Театрального музея имени Бахрушина и собрания наследницы художника Ольги Бескиной-Лабас. В том, что лучший Лабас — хрестоматийный, 1920-х и 1930-х, убедилась АННА ТОЛСТОВА.
Первое, что встречает посетителя на выставке, это огромный "Дирижабль" 1931 года из Русского музея: серебристое облако с красной звездой на боку плавно въезжает в голубое и зеленое аэродрома, на котором машут алыми флажками пестрые толпы физкультурников, осоавиахимовцев и авиамоделистов. "У него был абсолютный слух на цвет",— идеально точно сформулировал супрематист Константин Рождественский, тоже большой энтузиаст покорения неба и космоса. И действительно, лабасовские картины с жемчужными дирижаблями в небесном мареве, бурыми паровозами, прорезающими холодные казахские степи, и кляксами катеров и пароходов в хризопразовой крымской воде хочется на манер Уистлера называть гармониями в сером, зеленом или охристом. Летящий мазок, воздушный колорит, дирижабли и аэропланы, витражная прозрачность акварели, всеобщая бестелесность и невесомость — что может быть лучше этой воздухоплавательной романтики времен ВХУТЕМАСа и ОСТа.
Александр Лабас (1900-1983) теперь не обижен выставками и монографиями — во многом благодаря усилиям его племянницы Ольги Бескиной-Лабас, год назад основавшей лабасовский фонд, который пробил и нынешний проект, первую персоналку художника в Третьяковке, чуть запоздавшую к 110-летию. На прошлогодних юбилейных выставках все больше показывали послевоенную графику и живопись, в которой чувствовались некоторая растерянность и стагнация стиля. Вполне понятные, если учесть, что пережил в 1930-е этот коммунист-мечтатель, всем сердцем принявший Октябрьскую революцию и ушедший добровольцем на фронт в 1919-м защищать ее завоевания, оформитель агитпоездов и "новых трамваев", автор футуристических панно, панорам и диорам во славу научно-коммунистического прогресса для домов пионеров, дворцов ВДНХ и советских павильонов на всемирных выставках. Травлю за формализм, расстрел брата, ожидание ареста, почти полное исключение из художественной жизни — никаких выставок и музейных закупок вплоть до середины 1960-х, только театральные декорации и оформительская работа.
На первую третьяковскую выставку взяли Лабаса самого лучшего, "классического", еще не пуганного — 1920-х и 1930-х годов. И лишь в конце появляются работы военных лет, где мирные дирижабли становятся заградительными аэростатами над Москвой, а беззаботное солнце санаторно-курортного Крыма — зноем эвакуационного Ташкента. Поздние работы — иллюстрации, шаржи, бытовые зарисовки, абстракции, архитектурные фантазии — можно увидеть лишь в специальном электронном киоске. Экспозицию вообще попытались мультимедийно интерактивировать моделями самолетов и грузовиков из Политехнического музея, духоподъемными документальными фильмами времен первых пятилеток и даже реконструкцией "Электрической Венеры" — четырехметровой стальной женщины с фонарем, рубильником и вышкой ЛЭП, которую по сохранившимся фотографиям сделала студия "ВХУТЕМАС XXI век".
Эта громоздкая конструктивистская богиня, выстроенная в 1936-м для I Всебелорусской сельскохозяйственной и промышленной выставки в Минске, представляется не самым подходящим обитателем открывшегося Александру Лабасу нового мира, населенного легкими, бесплотными человеческими существами, готовыми вот-вот оторваться от земли. Мира новых скоростей: вперед летящих паровозов и автомобилей, уносящихся в заоблачные выси аэропланов, бегущих вверх — все выше, и выше, и выше — эскалаторов метро. Самое забавное на выставке — сцены в кабинах самолетов и дирижаблей, где вполне обыденно, словно в гостиной или в кафе, рассаживаются у иллюминаторов элегантно одетые люди, как будто бы перемещаться по воздуху стало делом столь же привычным, что и ездить в трамвае. Все это тогда в реальности выглядело, очевидно, не совсем так, и драматическая темпера "В авиационной катастрофе" 1928 года рисует несколько иную картину. Однако Александр Лабас был столь фанатичным любителем авиации, что даже пережитая им в начале 1920-х авиакатастрофа (самолет на пути из Москвы в Харьков потерпел аварию, пассажиры чудом выжили, и Лабас среди них был единственным, кто обратно полетел, остальные поехали поездом) не отвратила его от полетов. Он положительно был человеком воздуха — не в шолом-алейхемском смысле: Октябрь — а это была его вторая любимая после высокоскоростного транспорта тема — дал ему крылья. Как и всему передовому прогрессивному человечеству, склоняющемуся над чертежами в лабораториях, чтобы люди наконец слетали на Луну и заселили марсианские города будущего с лабасовских эскизов середины 1930-х. Такой же залитый неярким солнцем наивный мир побеждающей научной фантастики в те же годы и в тех же просветленных тонах описывал в своих романах и повестях Александр Беляев, как и художник, кстати, уроженец Смоленска. Если искать Александру Лабасу аналогию в литературе — вот она.