премьера / кино
В ограниченный прокат вышел фильм иранского классика Аббаса Киаростами "Заверенная копия". Хотя в нем нет ни слова о политике, он интересен с политической точки зрения не меньше, чем с художественной, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
В лице Жюльетт Бинош Аббас Киаростами нашел новую музу и привез ее в божественный уголок Тосканы, чтобы разыграть сюжет встречи английского писателя и французской галерейщицы. Они флиртуют, судачат о непростых отношениях оригинала и копии в искусстве, а их роман тем временем повторяет клише всех других, зародившихся в Тоскане. Жюльетт Бинош красит губки и вешает на ухо красную сережку, чтобы соблазнить сухаря-англосакса: так поступали до нее тысячи женщин — и крестьянка в этом смысле не отличается от аристократки, а француженка — от иранки.
Долгое время Киаростами был официальной гордостью и полпредом иранского кино в мире. И вот, представляя "Заверенную копию", он заявил, что больше не будет снимать на родине. Это событие можно считать концом длившегося два десятилетия "иранского чуда" — мифа о великом иранском кино. Начало этого мифа восходит к исламской революции 1979 года, когда старая система коммерческого "буржуазного кинематографа" в Иране была порушена, и на авансцену вышли новые режиссеры — прежде всего Аббас Киаростами и Мохсен Махмалбаф. Их фильмы, завоевавшие десятки наград, мировая критика охарактеризовала как "агитпроп оптимизма" — только без идиотизма, свойственного пропаганде. Их назвали поэтами иранского кино — Фирдоуси и Хайямом нашего времени.
В созданном по его инициативе киноотделе Центра интеллектуального развития детей и подростков Киаростами снял множество образовательно-воспитательных лент. В этих заказных работах дидактичность становится художественным приемом. Киаростами не делает открыто антитоталитарных фильмов и даже в какой-то степени служит режиму. Но, будучи художником, неизбежно вступает с этим режимом в конфликт. Так было во все времена столетней истории кинематографа, совпавшей с веком тоталитаризма,— вспомним хотя бы Эйзенштейна.
В 1992 году Киаростами получил в Канне приз памяти Роберто Росселлини — режиссера, который всегда был для него ролевой моделью и с которым его упорно сравнивают. А в 1997-м фильм "Вкус черешни" принес иранскому кино первую и единственную Золотую пальмовую ветвь, но также и проблемы с цензурой, которую не устраивал мотив самоубийства, недопустимый для приверженцев ислама. Между тем Киаростами полемизирует не столько с исламскими, сколько с западными представлениями: герой картины преодолевает отчаяние и находит смысл жизни в самой жизни. В то время как западное кино дошло до ручки в апофеозе жестокости, иранские кинематографисты после революции, которой было принесено много жертв, добровольно или с помощью цензуры отказались показывать насилие. Туда же, в область недопустимого, был отправлен и секс. Так что победа "Вкуса черешни" — еще один кирпичик в создание позитивного имиджа Ирана.
Иранское кино заняло место, некогда принадлежавшее советскому с его принципиальным гуманизмом. Главные темы Киаростами и его компатриотов — дети, природа, духовные метания. А также — кино в кино: размышления о дуализме реальности и обманчивости ее отражений ("Заверенная копия" и об этом тоже). С точки зрения Киаростами, идеальный фильм должен представлять собой нескончаемый сериал под названием "Жизнь продолжается". Жизнь, побеждающая любые абстрактные представления о ней,— это и есть главное содержание "Заверенной копии". При этом жизнь дублирует кино — и наоборот. У французской звезды бурный творческий роман с иранским режиссером: достаточно было видеть, как влюбленно он смотрел на нее из зала, когда она получала каннский приз. "Заверенная копия" — своего рода авторский антиремейк фильма Роберто Росселлини "Путешествие в Италию". Итальянский классик вывез из Голливуда на свою родину шведку Ингрид Бергман, классик иранский уехал в Италию, чтобы там встретить свою любовь.
Бинош, получая приз, прочла с каннской сцены воззвание в защиту томящегося в иранской тюрьме кинорежиссера Джафара Панахи. И Киаростами, и его ученик Панахи, и его соперник Махмалбаф сняли прекрасные фильмы, из которых вырисовывался образ Ирана как доброй, гуманной страны, населенной замечательными людьми. И мы — завороженные талантливой ложью — почти поверили в нее. Только вот почему-то Панахи оказывается в тюрьме, Махмалбаф с его семьей — политэмигрантом и жертвой многочисленных покушений. Теперь и Киаростами больше не воспевает холмы Персии, на которых забивают камнями женщин, а на холмах Тосканы снимает европейскую мелодраму — чуть более интеллектуальную, чем снял бы кто-то из его нынешних итальянских коллег, заметно измельчавших со времен Росселлини.