Пар и свисток
Радиостанция "Вести FM" разорвала со мной отношения. Я там вел утреннее шоу и сказал в эфире все, что думаю о петербургском губернаторе Матвиенко. Не впервой: в смысле, и я про Матвиенко, и что меня выгоняют. Впервой — скандал вокруг этого
На "Вести FM" я вел утреннее шоу дважды в неделю. Еще три дня — Владимир Соловьев. Это авторские программы, и Соловьев себе в эфире, что называется, позволял. И я позволял. Позволение касалось права говорить и то, что думаешь, и так, как думаешь. Соловьев, например, мог размолоть в пыль (с моей точки зрения, справедливо) московского вице-мэра Ресина, носящего часы в миллион долларов ценой.
У нас с Соловьевым была общая поляна поруганной справедливости. Различие состояло в рубежах обороны. Соловьев — государственник, защитник государства по имени Россия. Я, признаться, этот рубеж обороны давно сдал, ни в какое светлое будущее не верю (а прошлому, увы, знаю цену), и для меня рубеж обороны — Петербург. Этот вымышленный, невозможный в России город. Прекрасный обман, случившийся вопреки русской логике, выросший по прихоти и сохранившийся по недосмотру. Греция, Италия, Франция на стылом свинце Балтийского моря. Ошибка русского духа. Но, когда я читаю в интервью с Вуди Алленом, что в Петербурге "красиво, но жить трудно. Работать, наверное, тоже. Санкт-Петербург мог бы быть величайшей туристической столицей Европы, но живущие там люди этого не понимают", у меня сжимаются кулаки.
Они сжимаются и потому, что Петербург вторую зиму подряд имеет блокадный вид, и это не мой домысел, а утверждение знакомой консьержки, которая в блокаду жила, по ее словам, по городу как "Гитлер прошел": вместо тротуаров голый лед и сугробы, а с крыш свисает то, что губернатор Матвиенко, инновационно обратив односоставное вопросительное предложение в существительное, называет "сосули". И я, в общем, считаю, что человек, возвращающий город в блокадное состояние (старых домов на Невском снесено, кажется, уже больше, чем уничтожено Гитлером, хотя бы потому, что авиабомбой дом уничтожить сложно, а "реконструкцией со сносом" легко), наследует тому, чьи войска окружили город в 1941-м. И жертвы нынешних блокадных зим есть — задавлена насмерть мама моего коллеги и друга (шла по дороге в отсутствие тротуара), переломал ноги парень, с которым я вел свой первый телеэфир (он рассказывал, что хирурги оперировали, как в войну, днем и ночью,— мы не представляем себе число пострадавших).
Ну вот. Четверг, 24 февраля, я провел в Петербурге: пошел на рынок и в магазин, все у меня под носом, но я дважды грохнулся на льду, один раз жестко, плюс измазался о грязище дорожных работ (ах, не знаете? В Петербурге около 30 дорог закрыто на переукладку асфальта зимой — да, в стужу и метель. А почему бы и не перекладывать, если есть зимний удорожающий коэффициент?) и один раз чуть не попал под колеса.
И в пятницу, 25-го, я сказал то, что думаю обо всем этом, в эфире. Хотел еще сказать, я, например, не уверен, что Валентина Матвиенко вообще существует; я допускаю, что это творение компьютерной графики. В отличие от мэров европейских городов — ее не встретить на улице. Живет она на вилле за городом, откуда бронемобиль несет ее в Смольный, подъезды к которому преграждают бетонные надолбы и охрана, как у посольства США в Ираке. Может, и нет никакой Матвиенко, а? А все решения по сносу домов на Невском или, допустим, фантастической красоты стадиона имени Кирова (устроенного античным амфитеатром в кратере искусственный горы, при подъеме на которую открывался вид на море и где теперь будет не общественный вид, а "Газпром-арена" ценой 33 млрд рублей) принимаются сразу в Кремле?
Но не успел, потому что наступило время новостей.
А через два часа после эфира мне позвонили и сказали, что в моих услугах больше не нуждаются. Что я занимался не конструктивной критикой, а руганью и этим я подставляю всех.
Я не стал спорить. У меня в выходные была большая съемка, я был занят. С моей точки зрения, то, что называют "спокойной, деловой критикой" или "конструктивным разговором", есть лишь способ сохранить текущее положение дел.
Я успел бросить в "Твиттер" и "Живой журнал" сообщение об отставке и уехал на съемку, отключив телефон. И готов поклясться хоть на Библии, хоть на портрете писателя Лажечникова, я никакого скандала не хотел и не ждал. Хотя бы потому, что давно знаю начальника, который меня увольнял: он повел себя как джентльмен (что в наших корпорациях редкость), то есть позвонил лично, объясняя резоны и причины (хотя, подозреваю, не все: в день, когда случился эфир, Медведев был в Петербурге и встречался с Матвиенко). А еще потому, что не считаю этого человека душителем. В госкомпаниях, занимающихся пропагандой, поверьте, не больше душителей свободы слова, чем среди митингующих 31-го числа, и дикторы новостей, рассказывая о великих свершениях тандема, думают обо всем этом примерно то же, что и вы, просто задорного цинизма в госкомпаниях больше. Цинизм — это лекарство, примиряющее с раздвоением личности.
Ну вот. А когда я вернулся со съемок, включив компьютер и телефон, из почты на меня выпорхнуло не десяток, как обычно, но полторы тысячи писем (пуд веса, когда б они были бумажными). И 90 процентов были в мою поддержку, еще в 10 процентах были о моем непозволительном тоне, а в защиту Матвиенко было ноль. И тут началось. Позвонили с "Эха Москвы", с "Бизнес FM" и из Русской службы новостей; звонили из газет, журналов и бессчетного количества порталов; режиссер Серебренников приглашал на прогоны новой пьесы Прилепина, а студенты Высшей школы экономики — на встречу. Число френдов, то есть подписчиков моего "ЖЖ", рывком поднялось на тысячу человек; письма, комментарии и уведомления лились Ниагарой (сейчас, когда я пишу, 750 писем еще не прочитаны; я не успеваю). Звонили и просили об интервью все, кроме российских телеканалов, вместо них я давал интервью France 24, где мы обсуждали вывешенный Романом Доброхотовым напротив Кремля баннер с портретами Путина и Ходорковского. Впрочем, два отечественных телеканала прислали съемочные группы: одному срочно понадобился мой комментарий по поводу электронных идентификационных карт, другому — по поводу мигалок. Это означало цеховую поддержку: мы с тобой, но сам понимаешь...
На самом деле я не понимал.
То есть я понимал, откуда шум ("Ты что, идиот? Новость о твоем увольнении четвертый день в интернет-топе "Яндекса"!" — открыл глаза приятель), но не понимал, почему такой.
Я — тут нет обольщений — не самый известный журналист. "Вести FM" — не самая популярная радиостанция: по данным TNS, она занимает 20-е место в Москве и 22-е в Петербурге. Аудитория "Европы Плюс" больше раза в три, однако когда из прямого эфира "Европы Плюс" полтора года назад вышвырнули Витю Набутова (он 12 июня устроил обсуждение на тему "За что я не люблю свою страну"), никто и не пикнул.
Лично мое объяснение таково. Случившееся — типичное следствие российской государственной корпоративной структуры, когда не то чтобы цензура или что-то запрещено, а непонятно, что запрещено. Интересы общества не являются ориентиром, а интересы государства, то есть государевых слуг, бог его знает каковы. Стилистика, то есть формат, не зафиксирована, а обговорена устно. Все вообще построено по принципу "все должны все понимать". Вот все и ходят, вжав головы в плечи, как собаки, ждущие удара, хотя и не знающие, за что, и на всякий случай не позволяющие себе ничего. К примеру, в день, когда была опубликована русская часть "Викиликс" и я о публикованных документах говорил в эфире, коллеги с ужасом спрашивали, согласовал ли я это, хотя, спрашивается, где написано, что новости согласовывают? А с 11 утра, как мне сказали, по всей ВГТРК вообще запретили давать детали "русских разоблачений", меня спасло то, что к 11 я эфир завершил. А то ведь могли найти "неконструктивную критику" и "визгливые интонации". Проблемы российских государственных медиа вообще не в цензуре, а в минном поле, карты которого нет. Соловьева вот тоже выбрасывали из телеэфира без объяснения причин. Чей где интерес присутствует, кто на какую голову двуглавого орла играет — ничего не понятно, и журналисты, переставая руководствоваться профессией, превращаются в обслуживающий персонал. А если людей, подобных мне, порой и берут на госслужбу (на договор подряда, который в секунду можно расторгнуть), то потому, что госкомпаниям все же хочется иметь высокие рейтинги.
Вот и все технологическое противоречие, хоть вписывай в учебник для журфака,— подчеркиваю, технологическое, а не политическое. Не подорвался бы я на Матвиенко — подорвался бы, не знаю, на какой-нибудь шуточке по поводу очередного царского дворца, потому что, сам не зная, затронул чей-нибудь высший интерес.
Но это увольнение, этот подрыв попал, к сожалению для минеров, на сегодняшнюю ситуацию, когда, несмотря на высокие цены на нефть, так же высоко недовольство. Где-то — губернатором, превратившим окно в Европу в дверь в сельский сортир, где-то — губернатором, запретившим праздновать день всех влюбленных и ставить пьесы Гришковца, где-то — кортежами с мигалками. "Всех все достало, и даже не важно, богат ты или нет",— как сказал мне на днях один много чего повидавший эстрадный продюсер.
То есть чайник стоит на плите, вода греется, а я, помимо умысла и желания, оказался свистком, при звуке которого все закричали: ага! А интернет усиливает звук тысячекратно; а в Египте и Ливии закончилась эра "конструктивной критики", и с весьма впечатляющим результатом; и всем гадко и противно ощущать себя быдлом, которому твердят про успехи Мубарака. А я, ребята, никакой не герой, как и Ходорковский не Нельсон Мандела.
То есть свисток — да, мой, вода — ваша, чайник — общий, а газ — он, понятно, "Газпрома".
А скандал — что скандал? Через полгода забудется. Ну, предложат мне на каком-нибудь спутниковом канале работу, и сосульки по весне растают, а выбирать губернаторов так и не разрешат, и борьбу объявят экстремизмом.
Только вода кипеть не перестанет.