Фильм Кинга Видора, будущего автора "Дуэли на солнце" и "Войны и мира", часто, но ошибочно называют первым голливудским фильмом, целиком сыгранным афроамериканскими актерами. На самом деле он был первым звуковым фильмом такого рода. Да что там ходить вокруг да около — просто первым полноценным звуковым фильмом в Голливуде. И есть что-то символическое, пьянящее как восстановление исторической справедливости, в том, что первый звуковой на сто процентов фильм был, по сути, негритянской оперой, оргией блюзов и спиричуэлз. Все помнят безумную, переходящую в экстатическую пляску службу в баптистской церкви из "Братьев блюз" (1980) Джона Лэндиса. А между тем эта сцена — бледный ремейк сцены именно из "Аллилуйи!". При том, что в фильме Видора ходили колесом по церкви самые что ни на есть настоящие богобоязненные прихожане. Хотя первые полчаса не избавиться от ощущения, что смотришь не "Братьев блюз", а этаких "Кубанских казаков" из Мемфиса, Теннесси, где и проходили съемки. Невольно вспоминаешь, что 1920-е годы — эпоха ренессанса ку-клукс-клана, жутких негритянских погромов. А тут: собрала семья Зика (Джиэл Л. Хейнц) хлопок — и в пляс. Сытно поужинала — и пошли вприсядку. Снарядили Зика с братом-задирой (Эверетт Макгэррити) в город, хлопок продавать — и напутствуют их хоровым пением. Но потом об этой, так сказать, исторической фальши забываешь. Просто погружаешься в мир злой сказки, болотной магии, где чернокожий Саваоф летает на облаке, а люди, внимающие бродячему проповеднику, и впрямь ощущают себя пассажирами поезда, идущего прямо в рай. В мир, где нет, словно никогда и не было — может, оно и к лучшему — ни одного белого человека.
Чудо начинается с того момента, когда — на горе Зику — ему встретится плясунья Чик с глазами, как арбузы, и грудями, как тыквы. Откуда взял Видор это чудо в перьях? Э-э-э, вспоминал режиссер, я ее углядел в бродвейском ревю "Black Birds", она там была третьей справа во втором ряду. Господи, что же за богини тогда танцевали там в первом ряду! Последующее — экранизация известной тюремной татуировки "Что нас губит": бабы, карты, водка. По вине Чик Зик проигрывает все вырученные за хлопок деньги франту-шулеру Позеру (Уильям Э. Фаунтин), становится виновником гибели задиры от случайной пули, обращается к богу, страстно проповедует, снова встречает Чик, снова теряет ее, становится убийцей, грустно поет на каторге, возвращается в дом, милый дом, словно вынырнув из глубокого и дурного сна.
Классикой работы и с изображением, и со звуком считается та сцена, в которой Зик убивает,— она действительно воплощение дурного сна. Видор вспоминал, как достиг такого сновидческого эффекта: "Когда кто-то наступал на сломанную ветку, это звучало, как треск ломаемых костей. Когда преследуемая жертва вытягивала ногу из болотистой жижи, звук свидетельствовал о таком сильном сопротивлении, будто болото хотело затянуть несчастного в ад. Когда птицы издавали крики, это звучало, как предупреждение о приближающемся конце света, а не как пение птиц. Звуки нагнетали настроение кошмара, смерти и очень усилили драматическую кульминацию фильма. Я считал, что ненатуралистическое использование звука идеально подойдет к моему фильму". Только подумать: ведь это 1929-й год, это — повторюсь — первый полноценный голливудский звуковой фильм. А звук Видор записал так, что мурашки по коже: хорошо быть первым.
Hallelujah!, 1929
Владимир Басов "Опасный поворот"
1972
Экранизация пьесы Джона Бойнтона Пристли — памятник уютной эпохе неторопливого вечернего чтения сборников серии "Зарубежный детектив", одна из удачных попыток советского кино снять кино из "западной" жизни. Возможно, потому, что не пришлось гримировать улицы, скажем, Таллина под Лондон: действие не выходит за пределы дома идеалиста-издателя Роберта (Юрий Яковлев), на свою беду созвавшего в гости ближайших друзей и сотрудников. Мир летит в тартарары из-за сущей нелепицы. Олуэн (Антонина Шуранова) в поисках сигарет открывает музыкальную шкатулку. Звучит мелодия, в связи с которой — слово за слово — герои не только вспоминают застрелившегося год назад брата хозяина, но и будят демонов, или, как говорится в радиопьесе, которую они только что слушали, "спящую собаку" правды. Правдоискатель Роберт найдет бесполезную и смертоносную правду и о брате, и обо всех, кого считал милыми и благородными людьми. Впрочем, сжалившись над ним, Пристли и Басов злоупотребят сценической и экранной условностью, дав возможность времени потечь вспять.
Оливер Стоун "Взвод"
Platoon, 1986
Основанный на собственных вьетнамских воспоминаниях Оливера Стоуна, фильм положил начало его продолжающейся и поныне летописи американских страстей и грехов за последние полвека. Снимался он явно в подсознательной полемике с "Апокалипсисом" Фрэнсиса Форда Копполы. Барочной фантасмагории с вертолетными атаками под Вагнера противопоставлялась окопная правда, точнее говоря, правда войны в джунглях. За душу добровольца Криса (Чарльз Шин) борются два харизматических сержанта. Бес Барнс (Том Беренджер) — адское воплощение верности присяге, машина для убийств: каратель, палач, насильник, готовый убивать не только чужих, но и своих, если те дают слабину, поскольку иначе войну не выиграть. Ангел Гродин (Уиллем Дефо), даже умирающий, раскинув руки, что твой Христос, полагает, напротив, что войну с драконом не выиграть, если станешь драконом сам. Как ни парадоксально, зациклившись на точных деталях и сиюминутных переживаниях солдата, Стоун все равно приходит в финале к такому же апокалипсису, что и Коппола. То есть, по большому счету, свой спор с ним он проигрывает.
Генри Кинг "Седьмое небо"
Seventh Heaven, 1937
Парижский сантехник Шико (Джеймс Стюарт) спас от бешеной сестры-алкоголички Диану (Симона Симон), девушку, очевидно, не самого благонравного поведения. Скрывая от полиции, выдал ее за жену. Приютил и пригрел, потом — полюбил. Чтобы признаться в любви, у него маловато слов — "Шико. Диана. Рай" — но в его мансарде, состоящей из двух половинок, соединенных деревянными мостками над бездной, они и вправду чувствуют себя как в раю. Первая мировая война разлучает их, но, верный клятве каждое утро в 11 часов думать о подруге, Шико преодолеет смерть и воссоединится с ней. Взвинченно романтическая, несмотря на трущобный антураж, пьеса Остина Стронга была столь популярна, что ее экранизировали несколько раз. Беда фильма Генри Кинга только в том, что это не первая экранизация. Ее невольно сравниваешь с великим, почти сюрреалистическим фильмом Фрэнка Борзеджа (1927). Кинг отменно экранизировал Хемингуэя, и в киношном Париже чувствовал себя как дома. Но вот безумия, необходимого при обращении к "Седьмому небу", ему явно не хватало.
Ежи Гоффман, Эдвард Скоржевски "Закон и кулак"
Prawo I piesc, 1964
Когда Роберто Бениньи снял "Жизнь прекрасна", его корили: как можно снимать комедию про Освенцим. Забыв, что на 45 лет раньше Ежи Гоффман и Эдвард Скоржевски сняли блестящий вестерн про последствия Освенцима. По пустому, как в "Ровно в полдень", городу шествуют, как в "Великолепной семерке", шестеро вооруженных мужчин. Это дикий запад Польши 1945 года, беззаконный фронтир: немецкое население бежало, польские переселенцы придут завтра. На ночь город в руках шестерки во главе со странным доктором Мелецким (Ежи Пжебыльски), уполномоченной новой властью. Они все прошли Освенцим, все, кроме Кенига (Густав Холубек), безумны от того, что живы. Сюрреалистическая оргия с бывшими узницами — цветочки. Их цель — отомстить миру, разграбить город до основания, если придется стрелять "своим" в спину — выстрелят без раздумий. Таких жертв нацизма экран еще не видел. Остается добавить, что один из них — жестокая пародия на Мачека Збигнева Цыбульского из "Пепла и алмаза", а другой, фат с аккуратными бачками, не снимает перчаток, как киллер из голливудского нуара.