во весь экран назад  Каллиграфия благодарения
В Третьяковке открылась ретроспектива Бруни

       Лев Бруни — один из наиболее значительных русских художников ХХ века. Первая сравнительно полная выставка его творчества, готовившаяся к столетию мастера (1996), открылась в здании новой Третьяковки на Крымском валу.
       
       Николай Пунин, главный критик русского авангарда, пишет в эссе "Квартира #5": "У нас, критиков, есть повадка: не замечать вещей, даже когда они нравятся, если по поводу них не выкатываются сами собой тачки слов с грохотом". Квартира #5 — это квартира Льва Бруни, где он вместе с Татлиным изобретал русский авангард. Бруни как раз такой персонаж, относительно которого тачки слов не катятся.
       Он все время с кем-то рядом, но при этом совсем не похож. С Татлиным изобретает авангард, есть несколько фотографий его контррельефов, которые не сохранились. До некоторой степени выставка и нацелена на то, чтобы показать Бруни как одного из первых русских авангардистов: живописи 10-х годов уделено наибольшее внимание. Но не очень получается. Александр Бенуа точно написал про Бруни — "академический футуризм". Потомок академиков Бруни и Брюллова, замечательного акварелиста Петра Соколова, женатый на дочке Бальмонта, он был слишком культурным для настоящего авангардиста.
       В советское время Бруни вместе с Фаворским становится главой мастерской монументальной живописи. Фаворский, как и Татлин, художник, про которого тачки слов катятся сами собой. Фаворский — антисоветский столп советского искусства. Это культивированное мастерство, достоинство профессионализма, которое служит гарантией против стоящего на дворе тысячелетия. Но для Бруни это тоже не подходит. Фаворский разыгрывал свою роль от профессора в юности к старцу в зрелости и патриарху в старости. Все, кто вспоминает про Бруни, обязательно говорят что-нибудь про детскую непосредственность: хотя он был старым профессором, профессорское искусство ему было довольно чужим.
       Главное очарование выставки — акварель, обезоруживающая по чистоте звука и простоте интонации. Но она точно так же неопределима. В каталоге говорится о влияниях: а) французов, б) восточной графики, в) Феофана Грека, г) "Мира искусства". Если это соединить, получается гремучая смесь, а не искусство. Попытки определения кончаются провалом.
       В качестве главы мастерской монументальной живописи Бруни создавал произведения типа "Китайские партизаны", но закончилось это фреской "Крещение" в Елоховском соборе, написанной в 1947-м — за год до смерти. Пунин записывает в дневнике в 1916-м: "Он глубоко верит. Его привязывает к Богу доподлинное, как он говорит, знание, что Бог существует. Я ничего не могу возразить на такое 'знание'". В записи чувствуется растерянность. Православие, спокойно пронесенное через советскую жизнь, странно и для революционного авангардиста, и для сталинского монументалиста.
       Спокойная тихая любовь ко всему, что видит. Рисунки говорят: "Господи, спасибо тебе за чудо, что вот спит мой сын; спасибо тебе за чудо, что вот спит моя жена; спасибо тебе за чудо, что вот стоит лес". С материей действительно что-то происходит. Православная эстетика (скажем, Хомяков) не принимает завершенной формы, она стремится к живой материи, преображенной не столько духом, сколько любовью — вот так у Бруни и получается.
       При этом — мастерски. Когда смотришь каждое конкретное движение его кисти, она выглядит случайной, когда видишь рисунок в целом, ясно, что ничего другого на этом месте быть не может. Так что это любовь к миру, доведенная до инстинкта руки, до каллиграфии.
       В каком-то смысле это выставка в жанре "если бы да кабы" — каким могло бы быть искусство русского авангарда, если бы оно не вступило в альянс с русской революцией, если бы группа "Маковец", где развивался этот религиозный авангард, существовала в более удачном времени и месте, чем СССР 20-х. Этого не получилось. Но получилось другое — удивительно лиричное "доподлинное доказательство" того, что существует Бог, предъявленное в формах вполне обособленного личного опыта. Что быть может не менее значимо. В конечном счете, с точки зрения христианского спасения совершенно неважно, где спасаться — в более удачном времени и месте или в СССР.
       ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН
       Выставка открыта до 15 октября.
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...