"Власть" попросила выпускницу Московского государственного лингвистического университета Елену Коновалову, учившуюся во второй половине 90-х в американской школе в Вашингтоне, и директора фотослужбы ИД "Коммерсантъ" Эдди Оппа, выросшего в США, рассказать о своих впечатлениях от учебы.
Елена Коновалова: там мы не учили таблицу Менделеева и основные законы, а ставили интересные опыты
До шестого класса основные занятия в американских школах ведет один учитель. Он преподает основные предметы, такие как математика, spelling (правописание) и английский. Для предметов вроде информатики, физкультуры и естественных наук есть отдельные преподаватели. Плюс с пятого класса — обязательное сексуальное воспитание: мальчиков отделяют от девочек, и на протяжении недели идут специальные занятия. После пятого класса заканчивается так называемая primary school и начинается high school.
Мой учебный день длился с 9 часов утра до 3 часов дня — два урока, ланч, еще два урока. В конце каждого дня последний час посвящался чтению книг — мы оставались в классе, где кто-то читал литературу по программе, кто-то занимался домашними заданиями. Американцы считают, что ребенок должен развиваться творчески. Каждый выбирал для себя три творческих предмета — рисование, резьба по дереву, музыка и т. д., и по пятницам мы целый день посвящали этим занятиям в другой школе, куда нас специально отвозили.
Каждый месяц оценивалось, насколько хорошо мы знаем свои предметы. Например, я и еще несколько человек не справлялись с предметом social studies (что-то вроде нашего обществознания), поэтому, когда он шел, нас забирали в отдельную группу, к другому преподавателю. И мы небольшой компанией из четырех-пяти человек усиленно изучали этот предмет.
Мне больше всего нравилась система поощрений: за разные тесты на проверку знаний (например, spelling test или тест на правописание, проходивший каждую пятницу) мы получали баллы или "звездочки". В конце каждого месяца проводилась "ярмарка", где за набранные баллы можно было купить разные полезные для учебы мелочи — книжки, ластики, ручки. Это было очень сильным стимулом к учебе.
В США несколько другой подход к обучению, чем у нас. Например, на уроках физкультуры плохая сдача нормативов не отражалась на итоговой оценке, и в основном мы занимались тем, что играли в разные игры — в бейсбол или баскетбол. Естественные науки, например биологию или химию, изучали больше на практике, чем в теории. Ставили опыты, смешивали разные элементы, однажды даже пытались получить что-то вроде солнечной энергии. На информатике обучались не языкам программирования, а печатать вслепую или просто играли в развивающие игры.
Когда в середине шестого класса я вернулась в Россию и поступила здесь в школу, мне пришлось много заниматься. Родители наняли преподавателя по русскому, по всем остальным предметам со мной занималась мама. Когда в восьмом классе началась химия, я поняла, что преподавание естественных наук в американской школе очень отличается от российского. Там мы не учили таблицу Менделеева и основные законы, а ставили интересные опыты — например, нужно было определить, как загрязняется атмосфера.
В американской школе с каждым пытаются работать по-своему, к каждому ищут подход. Видя, где у кого плюс, а где минус, стараются больше развить плюсы: ты занимаешься теми предметами, которые наиболее тебе интересны. Конечно, в России преподают хорошо, но бывает, что ученику навязывают больше того, что он может воспринять в своем возрасте.
Эдди Опп: у американских школьников слишком большой выбор и слишком много свободы
Я всегда удивлялся тому, насколько российское школьное образование качественнее американского. И наоборот, насколько университетское образование в Штатах лучше, чем в России.
Этот парадокс я объясняю тем, что у американских школьников слишком большой выбор и слишком много свободы. У меня появилось право выбирать предметы в школе уже в седьмом классе. Часто можно было выбрать лишь одну дисциплину из нескольких областей — науки, языки, искусство. К старшим классам выбор становился больше.
Один из серьезных минусов американской системы школьного образования — в необходимости раннего выбора ребенком того, что он будет изучать. Я убежден, что в школе надо учиться, а не думать о будущей профессии. Школьник не должен решать, быть ли ему плотником, или кем-то еще, раньше, чем, скажем, в десятом классе.
Базовые академические предметы — математика, наука, литература — должны быть в обязательной школьной программе. В американских школах далеко не всегда так. И это роковая ошибка. Ведь возможности компенсировать пробелы школьного образования обычно нет.
В Америке вообще нет единой системы образования, по крайней мере общефедеральной. Все решается на уровне штата и даже города. В такой большой стране, как Россия, централизованная система пока, как мне кажется, более обоснованна. Она позволяет поддерживать хотя бы минимальный уровень качества. Хотя, по-моему, ей часто не хватает гибкости. По моим наблюдениям, российские учителя порой чересчур категорично, если не авторитарно, подходят к преподаванию своего предмета, тогда как в Америке дети имеют большую свободу для выражения собственного мнения. Лично я благодарен своей школе за базовые знания, которые я там получил, и за то, что именно в школе я по-настоящему увлекся спортом. В американских школах спорту уделяют огромное внимание.
В российских школах меня неприятно удивила их крайняя закрытость. В прямом смысле. В Америке я свободно ходил на школьные уроки, которые вели мои друзья, общался с учениками, читал лекции. В Москве такие попытки всегда сопровождались большими трудностями (нужны были какие-то справки, разрешения) или просто проваливались.
Право на несвободу
Отказ от нынешней системы школьного образования был неизбежен, как крах капитализма, причем именно по причине откладывания этого самого краха на неопределенный срок. Ведь советская система, уходящая корнями в прусскую модель, была заточена под шестую статью Конституции и плановую экономику: стране был нужен не образованный человек вообще, а гражданин, которому его образование позволит успешно работать на государство. Соответственно, государство само и выбирало, чему этого человека учить, исходя из планов развития народного хозяйства и решений последнего пленума ЦК КПСС.
Неудивительно также, что после перехода к рыночной экономике и свободной конкуренции самой подходящей для новой российской школы была признана именно американская модель, в основе которой вроде бы лежит свободный выбор свободного человека. Удивляться тут можно разве что тому, что внедрение этой системы не произошло гораздо раньше, например лет пятнадцать назад, когда США вдруг превратились (как позже выяснилось, ненадолго) из потенциального противника в надежного партнера.
Другое дело, что внедрение зарубежных образовательных стандартов происходит в России ровно так же, как, например, перенос на нашу почву западных демократических норм. То есть заимствованная форма наполняется сугубо отечественным содержанием, а в итоге получается нечто прямо противоположное оригиналу, будь то суд, независимый не столько от других ветвей власти, сколько от закона, или свобода собраний, не ограниченная совершенно ничем, кроме произвола чиновников и милиционеров.
Потому и право свободного выбора предметов школьной программы у нас просто не могло не превратиться в строгую обязанность. Причем этот выбор — видимо, чтобы служба медом не казалась — непременно должен быть чрезвычайно тяжелым: между русским языком и литературой, алгеброй и геометрией, биологией и химией... Выглядит это примерно так же, как если бы крепостное право в 1861 году не отменили, а лишь разрешили холопам выбирать, работать им на барина в поле или мыть полы в его усадьбе. Эффективность подневольного труда от такого "свободного выбора" зависеть все равно не будет.