Выставка современное искусство
Персональная выставка одной из еще живых легенд русского Парижа открылась в ММСИ на Петровке при поддержке галереи "Ателье N 2". Вильям Бруй родился в Ленинграде, эмигрировал в 1970 году, дружил с Эдуардом Лимоновым и последней любовью Маяковского Татьяной Яковлевой. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Художник как будто задался целью затмить собственные полотна. На 64-летнем Вильяме Бруе красные ботинки, голубой пиджак, фиолетовая шляпа с позолоченной лентой, зеленые бархатные брюки с отливом, все как из страшного сна советского карикатуриста, бьющегося над изображением стиляги для журнала "Крокодил". Никаких сомнений, что перед нами свободный художник. Бруй еще и форсирует сложившиеся стереотипы: под шляпой обнаруживаются седые косички, на щеках — пышные бакенбарды. Таких людей обычно называют "персонажами", поскольку от них исходит ощущение спектакля, работы на публику.
В биографии Бруя декорации менялись часто. Еще старшим школьником пошел работать в Экспериментальную графическую мастерскую при ленинградском Союзе художников. Обнаружив стилистическую несовместимость с советской властью — один из его самосшитых нарядов, свитер из веревки, собственноручно порезали забравшие Бруя милиционеры,— художник отправляется к деду в Израиль. Уже через год, в 1971-м, он переезжает в Париж, более соответствующий темпераменту. Там Бруй знакомится с Татьяной Яковлевой и ее мужем Алексом Либерманом, арт-директором Vogue, которые дают его карьере необходимый старт. Он выставляется в Европе и Нью-Йорке, по крайней мере не голодает, в отличие от многих и многих соотечественников. Это тем более удивительно, что абстракция, которую собственно и практикует Бруй, к моменту его появления на Западе считается там скучноватым мейнстримом.
Движение к беспредметности Бруй начинал с густо-черных городских сцен, которые так и хочется назвать блокадными, не будь они написаны в шестидесятые годы. Постепенно составные части города, лампочки в подъезде, углы домов, небо в проеме двора-колодца становятся геометрическими фигурами. Этот путь прошли все герои модернизма, но в СССР после Сталина он казался неизведанным. Вершиной ленинградского периода становится книга офортов под названием "Ex Adverso", выполненная в девяти экземплярах, один из которых хранится в нью-йоркском Музее современного искусства (МоМА). В Париже Бруй продолжает тему графических штрихов в другом масштабе и работает над черно-белой серией "Unified Fields" ("Объединенные поля"). На огромных холстах линия становится намного более гибкой, чем в офортах. За ней угадываются крупные объемы — будто сквозь чугунную решетку хочет пробиться какое-нибудь небесное тело. Благодаря ощущению еле сдерживаемой мощи картины семидесятых остаются лучшим, что сделал Бруй.
Вскоре, однако, его увлекает другая тема. Побывав в Иерусалиме, художник начинает варьировать тему разрушенного храма Соломона в духе супрематизма, но в эпоху нью-эйджа и увлечения всяческой мистикой. Геометрия планов парит на фоне ярких цветов коммерческой иллюстрации, от розового и персикового до небесно-голубого. В таком выборе угадывается близость к другому русскому эмигранту, Жюлю Олитцки, работы которого называли "легкой музыкой для глаз". Чем дальше, тем больше Бруй балансирует на грани между красотой и красивостью. Серия "Этрус", возникшая в девяностые годы, снабжена даже фотосессией, где изумительно прекрасные девушки и юноши парят по линиям и плоскостям абстракций Бруя. Выглядит это пораженчески: если картина не работает сама по себе, обнаженка ее не спасет.
Правда, жанр ню может оказаться ключом к творчеству Бруя. Недаром он решил познакомить публику не только с абстракциями, но и с идиллическими постановочными снимками девушек и юношей на природе и в интерьерах. В последних работах абстрактные формы становятся все более гибкими, намекая на женские головки и торсы. После этого и "Объединенные поля" ретроспективно кажутся не решетками, но увеличенным стократно изображением коленок или бедер, натянувших ткань колготок. Ну, никто и не говорил, что абстракция не может быть нарядной и соблазнительной.