Классика с Михаилом Трофименковым

"Лунный свет"

(Moonlighting, 1982)

В "Лунном свете" порой кажется, что главное — за кадром. Вот идет по Лондону усталый Новак (Джереми Айронс), а за его спиной в окне раздевается девушка. Зачем, почему? Новак ее не заметил — в этом весь Ежи Сколимовский. Второй из режиссеров польской "новой волны", навостривший лыжи на Запад, он, как и проложивший лыжню Роман Полански, что бы и как бы ни снимал, ведет свою мелодию, любой модели авторского кино придает свою интонацию, мягко говоря, нежизнерадостную. Еще на родине он сделал кино, какое делали тогда все,— о "юноше, ищущем свое место в жизни". Но безобидные варшавские улицы снял так, что какое-нибудь кафе казалось злобно ощерившейся волчьей ямой, а о проблеме идти в армию или откосить герой размышлял с таким лицом, словно взвешивал, что лучше: сразу удавиться или сначала зарезать парочку друзей. То же можно сказать и о "Лунном свете" — с оговоркой, что Сколимовский снял фильм в еще не существовавшем тогда жанре. Это сейчас ни один фестиваль не обходится без пары-тройки фильмов о русских, поляках или румынах, бродящих туда-сюда по Европе в поисках неизвестно чего, но, судя по их печальным экранным судьбам, наверняка не лучшей жизни. Существование этих фильмов искажает восприятие "Лунного света". Стоит закрыть глаза и вспомнить, что тогда никакие нелегалы еще не переходили пограничные реки, аккордеонисты не наяривали "Катюшу" в берлинском метро, а молдаване не вкалывали на стройках Лиссабона. Сколимовский предугадал будущее, отправив в Лондон — с сумками, набитыми шурупами и гвоздями,— Новака, Банащака, Вольского и Кудажа, нанятых по-быстрому и по-черному отремонтировать квартиру для некоего пана. Конечно, фильм — не без родословной. Можно вспомнить незабвенные грузинские короткометражки о дорожных рабочих или меланхоличный абсурд, скажем, молодого Формана. Минималистические детали — взгляд таможенника, провожающий четырех ухарей, торг с пакистанцем, впаривающим Новаку неработающий телевизор, приплясывающие вокруг полки с кока-колой в супермаркете рабочие — должны бы смешить, как у Аки Каурисмяки. Но не получается ни посмеяться, ни приписать фильму социальную критику, назвать печальной повестью об узниках Варшавского блока, растерявшихся на свободе. Все бытовые, подробно прописанные детали полны нездешним абсурдом, предчувствием того, что готовка ужина в консервных банках и дежурства у телефонной будки в ожидании звонка жены из Варшавы закончатся нешуточной катастрофой. Катастрофой оказывается не то, что в Польше ввели военное положение — парни даже в "Солидарности" не состоят — и на время прерваны телефонная связь и авиасообщение с Варшавой. Катастрофа — то, что Новак заболевает комплексом демиурга, берет на себя нелепую ответственность за коллег, не маракующих по-английски, и скрывает от них новости о танках в Варшаве. Что может быть сложнее, чем не пустить поляка на Рождество в костел, где он непременно узнает о перевороте? Но Новаку и это удается. Парням вообще все по барабану, они — хор, чего-то там время от времени выкрикивающий по-польски. Хитрость Новака можно было бы назвать кафкианской, но Кафка как-никак чех: уместнее вспомнить Мрожека, что ли. Конечно, Айронс меньше всего похож на польского сантехника, но роль бескорыстно самоубийственного манипулятора ему в самый раз. Предчувствие не обманет: все кончится, безусловно, ужасно, но как именно, Сколимовский не говорит. Может быть, весь ужас в том, что ничего ужасного как раз и не случилось.

"Шпионы"

(Spione, 1928)

Единственный фильм Фрица Ланга 1920-х годов, который удивительным образом не входит в цитатник синефилов, в отличие от "Мабузе", "Метрополиса", "Нибелунгов" и даже "Женщины на Луне". Между тем это первый фильм, который Ланг сам продюсировал, то есть его и только его видение мира. Сюжет напоминает даже еще не "Мабузе" (1922), а авантюрные фельетоны вроде "Пауков" (1921): богатей Хайги (Рудольф Кляйн-Рогге), притворяющийся то инвалидом, то клоуном Немо, руководит из потайной комнаты банка шпионской сетью, похищающей секретные документы, очевидно, чтобы спровоцировать мировую войну. Шпионка Соня (Герда Маурус), влюбившись во вражеского агента номер 326, в конце концов приводит его организацию к гибели. Но Ланг неслучайно вернулся к уже тогда устаревшей эстетике. Он откорректировал ее, пересказал бульварный сюжет в стилистике, предвещающей не только лучший в мире фильм о серийном убийце "М" (1931), но и нуары, которые снимет в американской эмиграции. Во всяком случае, самоубийство Немо на арене цирка — одна из сильнейших из когда бы то ни было снятых им сцен.

"Зорро"

(Zorro, 1975)

Наверное, снятая Дуччо Тессари версия легенды о мстителе в маске, не убивающем тех, кто обижает стариков, женщин и детей, а навечно метящем их зигзагообразным росчерком шпаги,— единственный фильм для детей, в котором главную роль сыграл Ален Делон. Причем сыграл с явным удовольствием, словно что-то компенсируя. В каком другом фильме склонной к мазохистской угрюмости звезде выпал бы шанс сыграть — так, чтобы ему не припомнили нежную дружбу с Лукино Висконти — женственного и жеманного неженку Диего, губернатора Нового Арагона: такую маску, дабы не вызвать подозрений у мрачного тирана, полковника Уэрты (Стенли Бейкер), выбрал мститель. С одной стороны, понятно, что это итальянский ширпотреб и Тессари не входит в первую десятку его изготовителей. Но, право слово, Тессари недооценен. Все ходы расписаны, все известно наперед, но он отменно притворяется, будто бы первым рассказывает о Зорро. Наверное, такая видимая искренность — главное качество, необходимое режиссеру, перерабатывающему ремейки ремейков. Идеальный детский фильм.

"Бродвей Билл"

(Broadway Bill, 1934)

Фильм Фрэнка Капры, великого комедиографа, утешителя и моралиста, затерялся между его шедеврами "Это случилось однажды ночью" (1934) и "Мистер Дидс переезжает в город" (1936). Потом он стал ассоциироваться с дурными ремейками и забылся. Между тем история Дэна (Уорнер Бакстер), который не любит ни картонажное производство своего богатого тестя, ни жену, а любит коня Бродвей Билла и еще сестру жены (Мирна Лой),— не только нервная и быстрая энциклопедия постоянных мотивов Капры, но местами — на редкость милое, что ли, кино. Хотя эпитет "милый" кому-кому, а Капре никак не подходит. Наверное, он был бы замечательным анималистом. Во всяком случае, увидев фильм, не забыть ни историю нежной дружбы Билла с петухом, ни наезд злобного шерифа, требующего у Билла оплатить счета за овес. Но Капра снимал не о животных, а о людях: о том, что бедность не порок, народ правду знает, и, если долго мучиться, что-нибудь получится. Поэтому Билл не может наслаждаться посиделками с петухом, а должен сдохнуть, но выиграть скачки. Хотя какое дело Биллу до американской мечты: он же не янки, а конь.

"Вперед на запад"

(Westward Ho, 1935)

Вестерн Роберта Н. Брэдбери — образец категории B во всем ее — нет, отнюдь не великолепии, а убожестве, то есть в самом естественном состоянии. Но история братьев, разлученных в детстве судьбой,— Джон (Джон Уэйн) вырос добрым, честным и метким, а Джима (Фрэнк Макглунн) похитили и воспитали головорезы, убийцы его родителей — внушает почти ужас. Причем внушает именно благодаря своей грубой сборке. Мы привыкли, что Голливуд 1930-1940-х годов — от "Молодого мистера Линкольна" Джона Форда до "Ярости" Фрица Ланга — обличал самосуд. Но Форд и Ланг — штучный товар, а это — конвейерный, и открывающий фильм титр обещает, что будет исполнен "гимн линчевателям". Ладно бы просто линчевателям, но линчевателям с эстетическими запросами. Собрав дружину под знамена добра, Джон излагает требования к их внешнему виду: аккуратные черные рубашки — очевидно, по европейской моде 1930-х — и белоснежные кони. На привалах неутомимые дружинники хором поют под гитару. Местный народ так их ласково и называл — "наши поющие линчеватели".