Будет призрачно и сказочно. Так тихо, что слышно лишь запах хвои. А еще снежно. Звездно. Все это будет.
— А что еще, мам? Расскажи еще раз!
Повторяю заново.
— А еще? Пожалуйста!
Дети, конечно, ждут Новогоднюю ночь. Поэтому такие сказки можно слушать целый год, чтобы потом шепотом сосчитать до девяти, сбиться, исправиться, заулыбаться, рассмеяться. Двенадцать.
— Мама, а почему не двадцать четыре?
— Потому что самые умные на свете — конечно, вы.
И в эту сказку они тоже пока еще верят. Каждый раз, рассказывая детям новую сказку, я думаю: вдруг эта — последняя? А сказок в день у них целые тысячи. Дома, в садике, в парке без белок, в больнице, в театре и даже тут, в редакции.
— А расскажи, кто нарядил эти елки? — в издательском доме, на подходе и на входе, на всех почти этажах.
— Ну, помнишь, мы читали про маленьких гномов, которые помогают Деду Морозу?
— Ого! А ты видела, как гномы сюда приходили?
— Конечно, нет, ведь это было ночью, когда все спят.
Еще недавно следующего вопроса не возникло бы, но сейчас им почти пять, поэтому:
— Мама, ну зачем говорить ерунду? Мы же знаем, что редакция работает круглосуточно.
Сказки кончились? Мне беспокойно. Потому что даже в сказках иногда все заканчивается не слишком хорошо, а когда тебе пять, слишком грустно, когда в чем-то заканчивается сказка. А еще грустней, если она даже не начинается.
Лет двадцать семь назад папа рассказывал мне про щенка Фильку, который в начале истории всегда шел-бежал "по мосточку, на котором не хватало двух досочек". Дальнейший сюжет зависел от обстоятельств. Этот сказочный щенок был настолько аффилирован с моим детством, что однажды мне захотелось получить в подарок от Деда Мороза настоящего — нет, не щенка, а котенка. Потому что у того Фильки был друг. Я знаю, знаю. Я понимаю. Это непростое детское желание. Но тогда мне верилось в сказку, и я целый год училась читать и писать, чтобы потом взять из папиной печатной машинки лист, пахнущий чернильной лентой и копировальной бумагой. У меня не получилось ровно написать, и я напечатала. Для этого пришлось укрыться бабушкиным ватным одеялом — чтобы никто из родителей не услышал дроби букв. На следующий день я отдала это письмо своей крестной. Она обещала отправить его по почте. Деду Морозу.
Я ждала. Я слушалась маму и папу. Я выучила все стихи для утренника в саду. Я правильно держала кисть, нажимая на клавиши рояля. Я надевала варежки и, не капризничая, колючую шапку. Я даже снимала калоши с валенок, чтобы мама смогла поставить их на батарею, просушить.
Дальше, конечно, сказка закончилась. Потому что под елкой никого не оказалось. Я подходила к ней в ту новогоднюю ночь, может, тридцать восемь раз. Утром под елкой была найдена — и я понимаю, насколько это цинично,— корзинка, из которой выглядывал белый котенок, но он был — не живой. Не живой.
Все это я вспоминала, пока мы поднимались по редакционной лестнице. Мои дети считали на ней ступени.
— А вы знаете, что бывают такие лестницы, на которых можно подняться до самого неба? До новогодних звезд? Если дотянуться до какой-нибудь из них, она потом будет освещать вам целую жизнь, как волшебный фонарик.
Это говорила не я. Я тоже с каждым днем все меньше умею рассказывать им сказки. Но вокруг много сказочников. Вот они и рассказывают.
— А разве вы не знаете, что лестница не может достать до неба, потому что ей не на что опереться? — Федя, кажется, на грани того, чтобы перестать верить в сказки. А мне так хочется его задержать, поэтому:
— Сын, ты забыл про облака. Они вполне могут сойти за опоры.
— Мама, мама,— он смотрел на меня снисходительно.
— Что? Ты скажешь мне, что облака — это вода? Я помню об этом, милый. Но волшебная лестница такая невесомая, а облака — тяжелые-претяжелые. Все поэтому,— моя фантазия должна была когда-то закончиться.
Он улыбнулся.
— А хочешь, я тоже расскажу тебе сказку?
— Давай, только дай-ка устроиться поудобнее.
Место для сказки было выбрано, конечно, не сказочное. Мы сидели в моем кабинете. На экране монитора — какие-то совершенно несказочные котировки, хотя с демонстрацией легкого рождественского ралли. Одна из любимых сказок финансовых аналитиков и трейдеров. На столе — пепельница. Но у нас сказка, к тому же я не курю при детях.
— Жила-была одна моя мама. У нее был сын Федюшонок и дочь Варежка.
— Пока все, что ты рассказываешь,— не сказка. Быль.
— Ты меня не перебивай, а то рассказывать перестану,— тут он скопировал меня обычным вечером.— Так вот. Однажды мама и ее дети оказались в волшебном лесу, где были злые волшебники и добрые феи. Мама и дети пришли в лес собирать чудеса. Волшебники делали много зла, чтобы у них ничего не получилось. А феи помогали наполнять корзинку.
— И чудеса — через край?
— Послушай. Она была почти наполнена, но сын забрал у мамы эту очень тяжелую корзину чудес.
— Он большой молодец,— я закрыла на мониторе окно с котировками и открыла новый файл, чтобы напечатать все то, что он рассказывал.
— Мы шли по лесу, была новогодняя ночь, но очень светло, потому что горели яркие звезды. Я засмотрелся на них и споткнулся о корень большого дерева. И все собранные чудеса...
— Стали реальностью? — мне не хотелось, чтобы эта сказка заканчивалась.
Он задумался.
Варя заслушалась.
— Ну хорошо, мам. Пусть — чудеса сбудутся, раз тебе хочется. Но я вообще-то хотел сказать...
— Не нужно говорить, дорогой. Чтобы сказка оставалась сказкой, в некоторых местах лучше — промолчать. Правда? Тогда будет призрачно и сказочно. Тихо. Снежно. Звездно. Под елкой — корзина, полная чудес.
— Так это сказка или правда? — Варя долго молчала, но вдруг решила сказать.
А мы посмотрим. Потому что не ляжем спать в новогоднюю ночь. Ведь у нас еще столько сказок, что — зачитаешься.