Крепкий орешек

...окунулась Мария Хализева

История одного из самых известных классических балетов начиналась совсем не сказочно. Директор императорских театров Иван Всеволожский хотел порадовать царя масштабным шоу и выбрал для постановки сентиментальную историю девочки и орехоколки, предложенную знаменитым Мариусом Петипа. Его либретто было написано на основе переложения сказки Эрнста Теодора Амадея Гофмана, сделанного Александром Дюма-сыном. С этим либретто Всеволожский пошел к Чайковскому, который категорически отказался работать с таким текстом: Петр Ильич был большим поклонником немецкого сказочника, которого читал в оригинале, в то время как французы в четыре руки вымарали из гофмановской мистерии всю философию, психологию и готическую мрачность, оставив лишь хлипкий мелодраматический каркас.

Но Всеволожскому отступать было некуда, и он провернул коррупционную схему, соблазнив композитора большим гонораром и взяв в довесок к будущему балету почти готовую оперу. Опера — это была "Иоланта" — оказалась, прямо скажем, рядовой, а с балетом Чайковский намучался и, повертев негодное либретто и так и сяк, написал все-таки музыку "на Гофмана". Но балетмейстер Лев Иванов (сам Петипа ставить "Щелкунчика" не стал) сработал по заданному тексту, из-за чего хореографическая история пошла вразрез с музыкальной. Это не преминули отметить критики: в рецензиях на премьеру от 6 (по новому стилю — 19) декабря 1892 года они похвалили композитора, а спектакль разнесли в пух и прах, назвав его "балаганным представлением".

На протяжении ста лет эта лазейка между музыкой и сюжетом не давала покоя всем постановщикам, бравшимся за 71-й опус Чайковского. Существует даже термин "ножницы 'Щелкунчика'": танец зачастую оказывается совсем не о том, о чем музыка, в которой местами слишком много непраздничных эмоций. Чего только не делали со "Щелкунчиком" за последние сто лет! У Меттью Борна местом действия стал сиротский приют, а сладости, которые снятся его голодным воспитанникам, служат метафорой пробуждающейся сексуальности. В The Hard Nut Марка Морриса фигурирует девочка-подросток, к которой на новогодней вечеринке пристает престарелый ловелас, а адажио решено как пьяная оргия с элементами брейк-данса. У Раду Поклитару нищенка, замерзающая под окнами богатого дома, видит свой последний сон о старом одноглазом гипнотизере и его молодом клоне. Морис Бежар добавил сцены из своего детства с корридой и уличными шансонье. Спектакль Джона Ноймайера и вовсе представляет собой удивительной красоты признание в любви к балетному ремеслу, а Щелкунчик, мыши, елки и сладости проходят как-то вскользь.

В случае со "Щелкунчиком" разночтения всегда были не только смысловыми, но и буквальными. Так, например, у Гофмана главную героиню звали Мари, а в спектакле Петипа-Иванова — Клара (по имени любимой куклы героини сказки). В постановке Василия Вайнонена (1934 года) она стала зваться Машей. Серьезные изменения претерпел и состав героев, что особенно заметно во втором действии, где фигурирует сказочный город Конфитюренбург. В сравнении с постановкой 1892 года, в 1934-м ассортимент угощений сильно сузился — все-таки с провиантом в стране была напряженка, и дразнить зрителей кондитерскими изысками было по меньшей мере негуманно. Ну а к 1965 году, когда Юрий Григорович поставил "Щелкунчика" в московском Большом театре, о том, что такое бриошь, знали разве что филологи да недобитые потомки благородных фамилий.

Разгул калорийных буржуйских сладостей Григорович урезал до минимума, а вместо них ввел героев, соответствовавших духу времени и места,— кукол с танцами дружественных народов. Вместе с тем в этом "Щелкунчике" стало гораздо больше собственно балета: с первой постановки спектакль страдал недостатком хореографии, а Григорович прописал целый ряд партий, ставших классическими. К тому же ему несказанно повезло с танцовщиками — Машу и Щелкунчика-принца у него танцевала звездная супружеская пара Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Видеозапись этого спектакля — одно из самых знаменитых балетных видео, так же как и сделанная несколькими годами позже запись "Щелкунчика" лондонского Royal Opera House Covent Garden в постановке Рудольфа Нуреева, исполняющего и партию Принца.

Самым консервативным считается "Щелкунчик" New York City Ballet в постановке Георгия Баланчивадзе — великого Джорджа Баланчина, создавшего американскую балетную школу, по сути, на пустом месте. В 15 лет он танцевал Принца в Мариинке, а в 1954-м в Нью-Йорке сделал свою версию балета, сотканную из детских воспоминаний о спектакле Льва Иванова и зимних праздниках в дореволюционном Петербурге. Высокобюджетной постановке, которой предрекали провал, еле-еле удалось получить сцену — оперный театр выделил под премьеру безлюдные предрождественские вечера. Но это были как раз те вечера, в которые не может не случиться чуда, и "Щелкунчик" стал в США элементом массовой культуры: The Nutcracker здесь ставят повсеместно, а мелодии Чайковского звучат отовсюду, начиная с Дня благодарения и до самого Рождества. В этом году феномен "Щелкунчика" в американской культуре взялся исследовать главный балетный критик The New York Times Элистар Маколей, который с середины ноября ездит по стране, посещает представления этой "very American holiday classic" и выкладывает рецензии на них в газетном блоге. И, надо сказать, это более чем занимательное чтение: автор подходит к вопросу с основательностью выпускника Кембриджа и неизлечимым сарказмом давно живущего в Новом Свете британца, который надеется, что к финалу марафона он будет лучше понимать "эту страну" и "эту музыку".