Выставка современное искусство
В Открытой галерее проходит выставка Ивана Лунгина "Второе дыхание". Сделанная на одном дыхании инсталляция — большая удача художника, считает АННА ТОЛСТОВА.
Иван Лунгин — художник молодой и глубоко несчастный. В том смысле, что талант для человека вообще проклятие, а уж талант к живописи, подкрепленный прилежной, судя по результатам, учебой в Ecole Superieure des Beaux-Arts de Rueil-Malmaison, для художника эпохи медиа-арта и нанотехнологий — это что-то просто неприличное. И, осознавая всю неуместность и даже непристойность этого дарования, Лунгин многократно пытался замаскировать свою живопись под объект или инсталляцию. Писал пейзажи спальных районов на раскладушках, возводил вокруг картин баррикады и доты, так что казалось, что его живопись в опасности и должна обороняться. Эти инсталляции выглядели несколько искусственными конструкциями в духе Ансельма Кифера, с которым Лунгина роднит любовь к крошащемуся бетону, ржавому железу и пожухлой кирпично-бурой гамме. Их мусорной сценографии все как-то не удавалось срастись с картинами в одно тело. И вот наконец-то случилось.
Иван Лунгин — прирожденный художник-урбанист, точнее, постурбанист, ценитель поэтики спальных окраин, неблагополучных предместий и заброшенных кронштадтских фортов. И, разумеется, он не мог пройти мимо столь актуальной для современного искусства постиндустриальной темы. Выморочные промышленные пространства, сдавшиеся на милость художников и арт-менеджеров, будь то бумажная фабрика в Москве или сахарный завод в Шаргороде, стали предметом его новой серии. Полуразрушенные цеха, останки станков, груды технического хлама, павшие жертвой коррозии ферменные перекрытия и выбитые стекла — придя в Открытую галерею, вначале вы видите дюжину картин тончайшего серо-охристого колорита, живописующих фабрично-заводское запустение с пиранезианской меланхолией. А потом попадаете в залы, где свалены кучи каких-то холщовых мешков, словно бы строительный мусор с картин вывалился в реальное пространство. И вдруг, буквально за секунду, эти мешки надуваются воздухом и встают рядами человеческих фигур почти в натуральную величину, напоминая силуэтами иконных Лазарей, а общей композицией — роденовских "Граждан Кале". Затем воздух медленно уходит, и человекообразные создания начинают опадать, как бойцы под пулеметным огнем в замедленной съемке из какого-то патетического военного кино. Этот героический балет умирания-воскресения длится до бесконечности, заставляя зрителя и в меланхолической лунгинской живописи искать признаки пробуждения мертвой индустриальной натуры к чему-то новому. Даст ли искусство вторую жизнь промышленным руинам — покажет время, а вот то, что у Ивана Лунгина открылось второе дыхание, очевидно.