"Второй раз в жизни он плакал после отставки"

Год как не стало Егора Гайдара. Его мать, Ариадна Павловна, много позже трагедии смогла заговорить о сыне. В канун годовщины с ней встретился корреспондент "Огонька"

— Каким вы вспоминаете Егора Тимуровича? Много ли он вам в детстве доставлял хлопот?

— Егор, конечно, отличался от всех. Он был ребенок без проблем. Мы никогда не знали забот с его учебой, с его друзьями, с его просьбами и требованиями. Мы получали только похвальные грамоты и благодарности за воспитание. Вокруг него было очень много любящих женщин — мама, две бабушки, тети. Все готовы были его баловать. Хотя он получил мужское воспитание — у нас, в общем, был патриархат в семье.

— Тимур Аркадьевич был строгим отцом?

— У нас были либеральные порядки в доме — разрешалось все. Кроме того, что не разрешено: не разрешено лгать, лениться, сквернословить и плохо относиться к старшим. Нет, он не был строгим отцом. Хотя, с другой стороны, я знаю, что Егор всегда стремился заслужить похвалу отца. И если, например, ему было что-то страшно — он не любил высоту (кстати, и Тимур не любил высоту, и Аркадий не любил), так вот Егорушка этот страх преодолевал, прыгая с вышки. Потому что он знал, что отец будет недоволен, если он этого не сделает.

Егор с очень ранних лет привык быть в обществе взрослых и чувствовать себя на равных. Тимур был очень общительный человек, у нас вечно были люди, собирались и говорили о кораблях, о подводных лодках. И у меня такое было ощущение, что Егор всем этим очень заинтересован. Я думала, что он будет моряком.

— Что вы чаще всего вспоминаете из его детства?

— Годы, проведенные на Кубе. Он был тогда такой маленький и трогательный. Ему сшили кубинскую военную форму, и он ощущал себя революционером. Время было тяжелое — Карибский кризис. Мы слушали американские "Голоса", которые нам сообщали: "Рауль Кастро бежал, Фидель уже убит, сейчас мы возьмем Гавану..." Потом нас обстреляли — вошел корабль с гусанос и обстрелял гостиницу, где жили все советские. В какой-то момент ситуация достигла пика. Шел советский корабль, прорывая морскую блокаду. Если судно пропустят — войны не будет, если судно не пропустят — будет война. И однажды ночью я открываю балконную дверь и вижу — весь океан в огнях. Закрыла балкон, легла. И Егорка рядом со мной. Что делать? Тимур, конечно, в посольстве, там у него свои задачи. Один из наших военных, которые прибыли на Кубу тогда, говорил: "Ариадна, вы не беспокойтесь, я за вами с Егором на последнем бэтээре приеду". Ну, я думаю, а куда этот БТР-то пойдет, в океан? И я тогда подумала, что нам надо утопиться с Егорушкой, не сдаваться же в руки гусанос. Сначала, думаю, Егорушку утоплю, потом сама утоплюсь. Серьезно, была такая мысль. Безвыходность положения — входит американский флот, начнутся аресты, прежде всего, конечно, нас, советских граждан, прикончат. Моя невестка Маша спрашивала: "Вы хотели Егорушку утопить — это правда?" Я говорю: "Правда, хотела".

— А Егор всегда был пухленьким, мягким и тихим?

— У меня сохранилось письмо Тимура матери. Он пишет: "Егорка хороший, добрый парень. Похож на деда. Сильный. У него широкие плечи. Загорел. Его все любят. Но это пока — потом все будет как у всех".

Егор был спортивный, очень хорошо сложен. Карате увлекался и боксом. Тимур научил Егора очень рано играть в шахматы. Придут к Тимуру какие-нибудь важные военные, а мальчик в коротких штанишках с большой шахматной доской выходит и говорит: "Вы не хотели бы сыграть в шахматы?" — "Ну давай, давай, расставляй". Потом Егорушка тихо говорит: "Шах. Мат".— "Как? Не может быть! Давай расставляй снова". Потом опять шах, опять мат... Человек начинает сердиться, а Егор тихо, тихо выигрывал. Он хорошо играл в шахматы. Но когда он решил заняться экономикой, он сказал: все, с шахматами покончено, это мешает и отвлекает.

— Но почему он выбрал экономику, а не море, как отец-контр-адмирал?

— Я хотела, чтобы он стал историком. У нас было много общих тем для разговоров. Он очень был тонкий и умный мальчик. Но в какой-то момент он стал понимать, так же как и его отец, что грядут времена, когда надо будет все менять. Экономику они обсуждали с отцом. Отец считал, что придет молодое поколение, которое должно будет думать о том, чтобы изменить страну. Они много об этом говорили. В школе в последних классах у них был кружок ребят, которые собирались, обсуждали, протестовали. Даже ходили листовки раскидывать. Это было ужасно, потому что репрессивная машина у нас была всегда хорошо налажена. Мы с Тимуром стояли на балконе всю ночь и ждали, когда он вернется. Единственное, что я помню,— это жуткое было переживание. Он вернулся под утро. К счастью, никаких последствий. Один из его друзей вынужден был уехать за границу, родители его быстро отправили. Юру Заполя (в будущем — президент "Видео интернешнел, умер в 2005 году) позже арестовали. Да, время было опасное. Ну, слава богу, Тимуру удалось убедить его, что таким путем не надо бороться. Бороться надо путем серьезной подготовки к тому, чтобы в экономике нашей страны что-то поменять.

Они были очень политизированные ребята. Ведь Егор долго жил с нами в Югославии и мог сравнить. Он очень много читал. Сохранился том Маркса, "Капитал", который подчеркнут тремя карандашами. Мальчишка 14 лет читает "Капитал" и подчеркивает красным все то, с чем он согласен, синим — все, с чем он не согласен, и желтым — о чем подумать. Когда он отрицал что-то — так он знал, что именно он отрицает.

— Неужели ваша семья сомневалась в советской власти?

— Боже мой. В 1952 году, когда Тимур Аркадьевич сделал мне предложение, он накануне сказал, что не согласен с политикой Сталина. Я думала, что уже жизнь моя потечет по привычному руслу, когда моего отца исключили из партии — я буду ходить, передавать передачи. Нет, у него было много сомнений. Да, он работал в "Правде". И в "Правде" можно было работать иначе. Так же как сейчас есть порядочные журналисты, есть непорядочные — так же и тогда было.

— Егор Тимурович советовался с вами прежде, чем принимать предложение Ельцина возглавить правительство?

— Он пришел к нам поздно вечером. Они уже жили тогда отдельно с Машенькой. Спросил, как поступить. Тимур сказал: "Конечно, ты должен". Я была категорически против. Ни за что. Не хочу. Но меня никто не послушал.

— Почему вы были против?

— Я понимала, как это будет тяжело и трудно и к чему это приведет. Я понимала, к чему это приведет. И главное — Егор никогда не был публичным человеком. Он типичный ученый. Недаром же его жена Машенька говорила: "Я выходила за внука Павла Петровича Бажова, тихого и разумного, а получилось, что за внука Аркадия Петровича Гайдара, который все летит вперед с шашкой". И вопреки мне он пошел в правительство. Он был человеком долга. Всегда считал, что он должен жене, детям, внукам, всем. Чувство долга всегда превалировало в этом мальчике.

Он, например, таял перед своей внучкой Катькой. Говорил мне: "Я прямо не могу, я бы ей все разрешил". Жену очень любил, у них были нежнейшие отношения. Они были дружны и понимали друг друга всегда. По отношению ко мне он был безупречен. Звонил ежедневно. Когда в правительстве он сутками работал, он ночью нам звонил или даже заезжал. Уже не мог смотреть — глаза стеклянные. Но все-таки заезжал: как у вас дела? А отец ему: еще вы не сделали то, вы еще должны сделать это... Егор только смотрит и повторяет: "Отец, я работаю 18 часов, я не могу больше. Больше не могу".

— Как он пережил отставку?

— Очень тяжело. Однажды в детстве я не разрешила взять ему собаку домой, и он так плакал, что слезы градом лились по куртке. Он плакал второй раз в жизни — после отставки. Он только сожалел, что не успел сделать то, что надо было сделать.

Приехал к нам, к отцу. Вот тогда у отца-то второй инфаркт и случился. Тимур чувствовал себя ответственным за то, что он не воспрепятствовал, не уговорил Егора не браться за это тяжелое дело.

— Как прошли последние годы Егора Гайдара? Сильно ли он переживал по поводу нападок, которые обрушились на него?

— Ему было довольно трудно, потому что он не мог какие-то свои мысли реализовать. Не всегда он был согласен с тем, что делается. Но он пытался какие-то свои мысли доводить до людей, которые принимают решения. Много писал. Но ведь в последние годы после отравления он серьезно болел. В общем, так и не оправился.

— Вы считаете, его в Англии отравили?

— Да, конечно. Это же врачи нас известили о том, что он был отравлен. Он прошел курс реабилитации, меняли кровь, ставили капельницы, но это бесследно не прошло. Последний раз он у меня был, наверное, за неделю до смерти. Он очень трудно шел по лестнице. Грустно было смотреть, как мой сын идет... с трудом.

Он часто приезжал ко мне. Мы просто садились в комнате за стол, друг напротив друга, и разговаривали. Он умел рассказать обо всех своих заботах и в то же время постараться меня не озаботить. И всегда: "А, ерунда, мама, не обращай внимания".

Беседовал Павел Шеремет