Демьян Кудрявцев о Хане и Яше

На улице холод, у Яши в саду все готовятся праздновать рождество, а я простудился, остался дома, пытаюсь ребенка учить читать, а он в ответ учит меня терпению.

— Рождество пишется с большой буквы.

— Хорошо, Хана, это ты учишь меня писать, Яшу читать, а терпение в этом доме останется невыученным.

В короткой детской памяти каждая зима — первая. Мы читаем короткие слова: зима, снег, мед, чай, малина.

— "Малина" — длинное слово!

— Нет, "малина" — короткое, слышишь — МАЛина, значит маленькая.

— Нет, это значит мало малины, малина вкусная, ее всегда мало.

— Зря спорите, малины вообще нет. Только пустая банка.

— Хана, тогда принеси аспирин и меду. И захвати, пожалуйста, градусник. Яша, а ты продолжай читать!

— Мед, лед, йод...

— А в этой азбуке нет словечек повеселее?

— Пап, а белый медведь только рыбу ест?

— Ну да, наверное, только рыбу.

— А мед он ест?

— Ну подумай, откуда на севере будет мед, там только лед, а под ледом — рыба.

— Рыба подо льдом?

— Хана, не вмешивайся! Рыба под водой!

— Но он хочет меда?

— Кто?

— Медведь.

— Только когда болеет. Если у него высокая температура.

— А высокая температура у медведя это сколько?

Умение отвечать на Яшины вопросы, это во многом умение на них не отвечать. С Ханой так сроду не проходило.

— А я не знаю. Вот у меня 37 и 5. Это в общем не очень много.

— А у меня?

— 36 и 6.

— А откуда ты знаешь, ведь я же еще не мерил?

— Ну, ты здоров, у тебя нормальная температура.

— Нет, я тоже хочу померить! — Но это тебя не спасет от чтения.

— А лучше мерить, когда во рту! Я знаю, мне бабушка говорила!

Я помню это лечение детства: горчичники на пятки, градусники во рту. Все помнят, когда в Ленинграде у тебя начинался насморк, его лечили луковым соком, сжигая всю слизистую в носу, а вшей травили бензином. В холодную погоду, под шаровары, не разбирая пола, натягивали колготки, с девчачьим "ы" на моментально растягивавшихся носках и коленях: "надень колготы-ы-ы", под кроличью шапку наматывали платок и ремнем затягивали шерстяное, вроде чешское, но уже севшее, короткое в рукавах, пальто. К середине дня мерзлый город укутывался в темноту, как будто так и не закончившейся блокады, и бородинский хлеб, зачерствев, отдавал войной, отечественной, но неизвестно какого года.

— Короче, я не люблю болеть, а у тебя нету температуры. И знаешь что? Я решил, что у меня тоже нет. Нельзя так сидеть, очень много дел. Надо сочинить тебе костюм к празднику. Тащи сценарий, посмотрим, кого ты будешь играть.

И я сразу почувствовал себя лучше, но тут Яша отвернулся и замолчал. Обычно подготовка к любому празднику, а особенно конец занятий приводят его в возбуждение, но тут он надулся, будто я сказал что-то обидное.

— Яша, ты что?

— Я не буду никого играть!

— Ну хорошо, не играть, а изображать. Нет, не изображать, не играть, а превратишься по-настоящему! В кого?

— Ни в кого!

Придется залезть самому в рюкзак и посмотреть, что написано на бумажке. Я хорошо помню историю про волхвов, там любой костюм сочинить не сложно, но важно не перепутать. Хорошо бы Яше сыграть звезду или младенца, там при любом раскладе будет немного слов. Хуже худшего — быть волхвом, но зато у них борода мочалом, красивые посохи и тоги из простыней.

— Ага, вот тут написано: вторая овечка — Яков.

Действительно, немного обидно быть второй овечкой. По-моему, Яша мог бы сыграть и первую. Но с чего-то надо начинать. У овечки может быть шерстяной свитер наизнанку и шапка.

— Я не буду играть овцу,— сказал Яша с той решимостью, в которой слышна его ленинградская бабушка, но не я.

— А почему? Ты не волнуйся, это очень важная роль. Во-первых, все время на сцене, а во-вторых...

— Все равно не буду!

— Папа, ну как ты не понимаешь! — Хана смотрит на нас обоих, как учительница на овец.— Яша не будет играть овечку, потому что овечка — девочка.

— Это правда? — Сын молчит. Но по тому, как он начинает сопеть, я понимаю, что мужское самолюбие уязвлено в нем больше актерского. И я даже немного рад. Тем более что Хана тут же подсказывает выход.

— Давай ты не будешь второй овечкой, а будешь первый баран? — И хохот клокочет у нее внутри так, как будто закипает беззвучный чайник.

— И правда, Яша, давай — баран? А овечка тогда будет твоей сестричкой. Или мамой? Ну хочешь, давай женой?

Яша еще секунду молчит, просчитывая последствия в набыченной (набараненной?) голове, и соглашается: "Ладно! Я буду баран. Буду сильнее всех. И только чур у меня рога!" Хана ржет, становясь кобылкой: "За это не беспокойся!"

На следующее утро Яков будил сестру криком "Скоро праздник, пора вставать! На улице восемнадцать градусников мороза!" не останавливаясь, пока она не открыла глаза, а потом и рот: "Яша, какой же ты все-таки баран!" И он на секунду задумался, не обидеться ли, а потом согласился.