ЧАСЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ

Грибное утро

У меня не много часов, потому что я никогда не делал из часов культа. Я, например, ни разу их себе не покупал. Но есть часы, на которые я часто смотрю.

Однажды мой товарищ привез мне корзину лисичек. Это были свежие лисички, и хотя не собранные мною, как надо бы, а полученные в корзине с визиткой между двух шляпок, но все-таки заслуженно полученные: у меня был день рождения.

Ночью, после праздника, который я не люблю и поэтому не праздную, когда я разбирал и чистил лисички (год был не грибной, и мне это доставляло удовольствие, можно сказать, что день рождения удался: сижу чищу лисички), я вдруг наткнулся, уже на самом дне, на коробочку.

В коробочке были часы Omega, limited edition, сделанные специально к Олимпиаде в Ванкувере. И я искренне полюбил их, не давая себе труда задумываться, сколько они стоят. Потому что если бы я задумывался, то не стал бы, наверное, плавать в них, заходить в парную и принимать душ.

У этих часов есть странная для меня особенность: я ношу их уже почти два года, а они выглядят как новые. Я не могу смириться с этим: все, что попадает ко мне, сгорает в моих руках. Кроме этих часов. Им не делается ничего. Чистое, прозрачное стекло — а я ронял их на асфальт и бетон. Я вообще-то перестал удивляться и просто ношу их все время, даже ночью, а то они останавливаются, если их снять, потому что заводить лень.

Возвращение Улисса

Есть у меня другие часы, которые я не ношу. Их мне подарила одна девушка. Это были именно те Ulysse Nardin, которые только и могли мне понравиться: без излишеств, но и с излишествами тоже. Как-то в магазине я увидел такие же и хотел спросить, сколько они стоят, но вовремя одумался.

У нее никогда не было лишних денег. Иногда у нее вообще не было денег. Но она упрямо копила их. И когда человек так упрямо это делает, они в конце концов у него появляются. И вот когда мы с ней расставались, она вдруг подарила мне эти часы. Я не уверен, что это было движение души. Это было и оно тоже, конечно, но и что-то другое. Что-то она хотела мне доказать этим подарком или что-то объяснить. И доказала, и объяснила.

Отказываться было глупо, принимать подарок тоже не очень умно. Но я принял. Я понимал, что она купила эти часы на все деньги, что у нее были, и может, ей даже пришлось еще занять. Но она понимала, что мне могло понравиться. Она сама мне слишком долго нравилась и хорошо разбиралась в этом. Да что там, лучше всех. Лучше меня.

История для своих

И еще одни часы у меня есть. Они для своих. На них, когда я их надеваю, сразу обращают внимание. Я купил их на блошином рынке в итальянском городке Форте-дей-Марми.

Там, где обычно пишется марка часов,— надпись "Смерш". Чуть ниже, более мелко: "По зак. ГРУ СССР". Это не подделка, я проверял. У них есть номер, как у заключенных и у бойцов штрафбата, которых стерегли на линии огня бойцы отрядов "Смерш" ("Смерть шпионам").

Когда меня осторожно спрашивают незнакомые люди, откуда у меня это, я пожимаю плечами и говорю: "Дедушкины". И вопросов почему-то больше нет.

Когда я думаю о том, имею ли я моральное право носить часы с этой бесчеловечной надписью, я знаю, что ответ у меня есть, и он честный и приемлемый. Все это настолько давно было, настолько раньше, чем даже расставание с той девушкой... и эта надпись настолько лишена своего когда-то очень даже реального смысла, она вообще лишена всякого смысла, потому что люди из тех отрядов увековечены, слава богу, только в десятках трех таких часов, разбросанных по миру.

Часы превратились в артефакт, а люди эти — в ничто, в пыль, в такую же, как та лагерная. Их нет, этих людей, как и тех, на чью жизнь и смерть они потратили свои, казавшиеся им имеющими смысл, жизни.

А смысл имели только часы, отмерявшие только одно: что им остается все меньше и меньше.