Режиссер Сергей Соловьев — о борьбе с тотальным невежеством в рамках авторского цикла канала "Культура" "Те, с которыми я"
Программа Сергея Соловьева "Те, с которыми я" — не эмблема печали, а эмблема любви, даже если он рассказывает о людях, которых уже нет в живых. С 22 по 25 ноября в вечернем эфире канала "Культура" в рамках этого цикла будет показана программа "Саша Абдулов. Народный артист" (производство "Студии С.С.С.Р.").
Первой совместной работой Сергея Соловьева и Александра Абдулова стал фильм "Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви". А потом они так привыкли друг к другу, что, как говорит режиссер, "я с большим трудом представлял себе, что буду снимать какую-то картину без Саши, а Саша вообще не представлял себе, что я какую-нибудь картину буду снимать без него". Абдулов сыграл у Соловьева в фильмах "Дом под звездным небом", "О любви", "Анна Каренина"...
Обозреватель "Огонька" посмотрела четырехсерийную программу и поговорила с Сергеем Соловьевым.
Из программы об Александре Абдулове
"Рассказывали легенды: в Ленкоме, у Захарова, появился артист, который круче, чем Жерар Филип. Красота невиданная. Он и правда был поразительно красив, поразительно эффектен, поразительно для тех лет, я даже скажу это смешное слово, гламурен. Он был гламурно красив. И именно в силу этого меня он совершенно не интересовал. Ни с какого боку. Равно как и Жерар Филип. Я мог со стороны посмотреть и сказать: "Да, он очень Фанфан и очень Тюльпан". Но лично мне ни этот Фанфан, ни этот Тюльпан были ни к чему..."
— Нет никакого конкретного повода, чтобы показать передачу об Абдулове именно сейчас (он родился в мае, умер в январе). Что странно для нашего сильно привязанного к датам, юбилеям и годовщинам телевидения...
— Только одну программу, первую и как бы презентационную, мы сделали к юбилею Тани Друбич. И то мы сейчас ее собираемся перемонтировать, убрав поздравления и юбилейные присказки, потому что сам предмет рассказа, на мой взгляд, значительно интереснее, чем юбилей. И вообще этот цикл — не юбилейный. Он также не похож ни на искусствоведение, ни на киноведение. Это глубоко личные ощущения от тех или иных явлений искусства. А люди, с которыми счастливо сталкивала меня жизнь, несомненно, явления, и именно искусства. К тому же они мне бесконечно дороги. Как по какому-то божественному заказу они мне в жизни попадались, эти превосходнейшие люди. Обычно они еще были и превосходнейшими профессионалами.
— Может, это ваше отношение к ним. Снимаются документальные фильмы и передачи, и находится дурное в тех же самых людях, о которых рассказываете вы...
— В большинстве таких печальных случаев — это всего лишь собственный чернушный энергетический запал авторов, мне вообще незнакомый. Я не очень расположен к тому, чтобы в этой программе утверждать какие-то бесспорные истины, которые и без меня всем хорошо известны, а потому они объективно остались в памяти благодарного или, допустим, даже и неблагодарного народа. Мне все это просто неинтересно. Что, скажем, в народе останется от явления Саши Абдулова — это все-таки характеристика даже не столько Абдулова, а народа. Пусть какие хотят фильмы про него делают, какие хотят глупости или даже мерзости напишут. Я уж такие мерзости сочиненные читал про Абдулова, что мерзопакостнее и придумать невозможно. Мне в этой программе все-таки совсем другое важно. Ну, вот подрастает поколение людей, которые живут здесь, в России, и даже не знают и знать не хотят, кто такой, к примеру, был Смоктуновский. Меня без шуток и приколов как-то спросили: "А кто такой Смоктуновский?" Поначалу я решил, что дурку гонят. А потом сообразил: нет, вправду не знают. Как-то на вступительных экзаменах во ВГИКе я заметил продвинутому симпатичному молодому человеку: "Вы очень похожи на молодого Любшина".— "А это кто?" — "Ну, помните, у Шукшина..." — "А Шукшин кто?" Ну пусть даже, скажем, одна из подспудных задач цикла — хотя бы начать бороться с тотальным культурным невежеством.
— Чтобы бороться с тотальным невежеством с экрана канала "Культура", надо, чтобы невежда канал "Культура" включил...
— Ну да, это так, конечно. И все-таки это как гайку в стоячую черную воду бросишь — и, глядишь, пошли круги по воде. И даже неважно, какой тяжести гайка и куда ты ее булькнул. Важно, что она булькнула и пошли какие-то круги по стоячей воде. Вот я эту гайку и бросаю. И дело это доставляет мне некий странный род наслаждения.
Из программы об Александре Абдулове
"У меня так и не было возможности специально оценить, какой он актер, как он понимает суть актерских задач, как там гнет эту самую сквозную линию. Хотя, думаю, ни хрена он никуда никакую линию не гнул. И вообще самой линии, по-моему, не было никакой. Сутью всего дела была потрясающая живая ртутность характера, изменчивость души, ее легкость. Он делал черт знает что — и одно вроде бы никак не уживалось с другим. В какие-нибудь две минуты он мог быть и добрым, и нежным, уродом, моральным и физическим. И тут же Фанфан-Тюльпан. И все это мгновенно на наших глазах менялось, и за этим было страшно интересно следить. Хотя, в сущности, все это лишь характеристики человека, которые выражаются в абсолютно личностном антидогматизме. Ко всему, чего хочешь".
— Показаны программы о Вячеславе Тихонове, Исааке Шварце, Олеге Янковском, будут в эфире об Иннокентии Смоктуновском, Михаиле Ульянове... То есть многие из "тех, с которыми вы" ушли из жизни. А с кем вы сейчас?
— Ну да, конечно, но это совсем не похоронная программа. Там огромное количество сейчас живых людей: делаются программы о Юрии Соломине, о Николае Исааковиче Пастухове. Собираемся сделать программу о Сереже Шнурове, о молодом оперном режиссере Василии Бархатове... Уже сняли программу о моих одноклассниках — Леве Додине, с которым мы просидели в школе за одной партой большую часть из десяти лет, и замечательном нашем друге — поэте, правда, уже ушедшем из жизни, Леве Васильеве. Хотя, как ни странно, мне с ними со всеми одинаково: и с ушедшими, и с живыми. Я никак не могу говорить о Саше Абдулове как о человеке ушедшем. Как не могу и сказать, что его уход, допустим, переменил во мне что-то: мол, я неправильно о нем думал, а теперь прозрел или, наоборот, вдруг ослеп. Нет, ничего такого нет. Может, что-нибудь подобное и стоило бы ощущать, но я вот этого не ощущаю.
Из программы об Александре Абдулове
"Я писал сценарий фильма "Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви", и там у меня был один герой — не очень большого ума человек, но очень большой души и ярчайших сиюсекундных эмоций... Я позвонил Саше и сказал, что хотел бы пригласить его в новую картину. "Про что картина?" Я сказал, что дам прочитать сценарий. Он говорит: "Да дело не в том, чтобы сценарии читать...." А он, это я уже потом понял, очень не любил читать сценарии. Вернее, читать ту часть сценариев, в которой не было его роли. После фильма "Десять негритят" у Говорухина, где Саша играл большую роль, он долгое время ко мне приставал: "Расскажи, чем там дело кончилось. Кто же все-таки был этот подлец, который всех их мочил?" Я говорю: "Саша, ты чего, обалдел? Ты же снимался в этой картине, сценарий читал".— "Я сценарий читал только до той поры, пока меня не убили, что там было дальше, не знаю — картину до конца не досмотрел. Тебя-то Танька (Друбич) наверняка уговорила досмотреть до конца. Будь человеком, расскажи, чем там дело кончилось, мне дико интересно"".
— Когда вы делаете программы о людях, близких вам, как об Абдулове, какие чувства при этом испытываете: обязанности, вины за что-то сказанное или сделанное либо, наоборот, не сказанное или не сделанное при их жизни?
— Никаких таких сложных чувств я не испытываю и никакими фрейдистскими мотивами не отягощен. Я испытываю веселое чувство живой памяти. Может быть, даже следовало бы сказать, живой памятливости. Это, в сущности, очень хорошее чувство. К тому же оно почти бессмысленно — чем для меня особенно любимо и важно. Я уже давно стараюсь бороться с любыми сентенциями, вялыми смыслами. Я помню Сашу как Сашу. Если я два дня ему не звонил или если он два дня мне не звонил, в жизни возникала какая-то дырка. Единственный способ бороться с этой унылой дырой — немедленно позвонить Саше.
— Сейчас вы пытаетесь закрыть эту дырку своей программой?
— Я ее просто закрываю. Мне значительно легче живется после того, как программа проходит в эфире. Ну да, эта программа — своего рода борьба с черными дырами в моем сознании. Да и вообще с суетливой бессмысленностью жизни.
Из программы об Александре Абдулове
""Бременские музыканты" сыграли в Сашиной судьбе весьма и весьма драматическую роль. Попробовав этого страшного зелья кинорежиссуры, он уже не мог успокоиться. Он испытал на съемочной площадке чувство необыкновенного счастья, когда наконец-то снимал "свой фильм". И все последние годы он с абсолютно неодолимой мощью попавшего в зависимость человека шел к тому, чтобы опять самому снимать. Я несколько раз пытался Саше объяснить: "Ты, Сашечка, взял немыслимо тяжелую постановочную вещь". А он решил снимать "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого, где сам к тому же стал играть инженера Гарина... Саша, как бы даже обезумев, снимал эту картину, ставшую для него последней".
— Вы сказали, что не пытаетесь быть объективным. У меня создалось впечатление, что, когда вы в программе говорили об Абдулове как о режиссере, вы постарались избежать оценок... Все-таки его режиссерские работы по сравнению с актерскими были не очень удачными.
— Да, мне трудно об этом судить. Мне и при жизни было это трудно. Я видел, как он на глазах преображается в абсолютно счастливого человека, когда занимается режиссурой. Сказать ему: "Саша, это все ой как опасно..." или "Саша, я как профессионал хочу заметить, что тебе не очень удаются глубинные мизансцены". И зачем ему это слушать? Что, мизансцены лучше будут удаваться? Пусть делает так, как делает. Ему виднее, как и в чем быть счастливым.
Из программы об Александре Абдулове
"Марк Захаров был для Саши больше, чем главный режиссер театра, в котором он провел всю жизнь. Марк Анатольевич — и Саша так всегда говорил и так относился к нему — был для него вторым отцом. А когда первого отца не стало, то Марк Анатольевич стал Саше уже просто отцом. Мы как-то летели с Марком Захаровым в самолете, и он мне сказал: "А ты в курсе, что Саша очень болен". И вот однажды Саша лег в кардиологический центр. И там пришли к выводу, что положение его очень тяжелое и нужна сложнейшая операция на артериях. И во время этой операции они задели какую-то там артерию, из которой со страшной силой хлестанула кровь. Как мне потом рассказывали врачи, кровь была даже на потолке. Ее не могли долго остановить. Врач спросил очнувшегося Сашу: "Саша, скажите, может быть, вам что-нибудь сейчас хотелось бы?" — "Да. Мне бы очень хотелось сейчас стакан виски". И ему принесли стакан виски. Саня залпом маханул. И как он мне потом с нежностью рассказывал, на душе у него вдруг стало исключительно хорошо".
— Александр Абдулов и Олег Янковский снялись в вашем фильме "Анна Каренина". У Абдулова это — последняя роль, у Янковского — одна из последних. Когда фильм покажет Первый канал?
— Сейчас мы готовим к показу телевизионный пятисерийный вариант фильма. А две недели назад состоялась презентация "Анны Карениной" в ЮНЕСКО. Вот все мы, весь мир, поглядите-ка — 100 лет прожили с Толстым без Толстого. Это огромная веха в нашей общей человеческой жизни. Я про это весь год каждому встречному говорил. Все кивают головой и делают вид, что ничего не слышат, не видят, не понимают. И вдруг инициативу проявила ЮНЕСКО, и состоялся удивительный вечер в Центральной штаб-квартире организации в Париже, куда со всего мира съехалось множество народу. В частности, были чрезвычайные и полномочные послы ЮНЕСКО из сотни стран. Собрались отовсюду родственники Льва Николаевича Толстого, русская эмиграция всех поколений, студенты-русисты из многих университетских городов Европы. Из Америки специально на один вечер прилетел директор музея-усадьбы "Ясная Поляна" Владимир Ильич Толстой. Битком набитый зал на 1700 человек в изумленной, я бы сказал, тишине смотрел эту картину. И у меня, естественно, была радость, что вот это-то и есть на экране наша Россия, а вовсе не те моральные и физические уроды, которых так хотят разглядеть в нас даже хорошо относящиеся к нам образованные западные люди.
— Можно назвать "тех, с которыми вы" вне кино и искусства — в общественной, в политической жизни?
— А никакой другой жизни у меня нет — ни общественной, ни политической. Ни ту, ни другую я сегодня не очень-то понимаю. В частности, иногда вообще не могу понять, когда говорят "общественная жизнь". Это она где? Да и политика, выяснилось,— сугубо профессиональная сфера деятельности. Я тут не профессионал, что, может быть, и к счастью, и не могу ни суждения серьезного иметь, ни советов давать, ни тем более требовать чего-то с пеной у рта. Как-то все это дальше и дальше отдаляется от меня, ну и, конечно, от всех тех людей, с которыми я.