В первой же строке Кэртэреску обращается к "утонченным читательницам", и это обращение во многом задает всему дальнейшему тон (идеально переданный в переводе Анастасии Старостиной). "За что мы любим женщин" — это упакованные в отдельные тексты разговоры именно что не с умными (умные, знаете ли, бывают такими занудами), а с тонкими женщинами. С такими, которые умеют слушать молча, с полуулыбкой, выражая редкое несогласие лишь нетерпеливым кивком или движением плеч. Но, несмотря на такое точное обозначение музы и на легкую глянцевость, во многом предопределенную тем, что большинство этих текстов изначально были опубликованы в журнале Elle, эту книжку нельзя провести по разряду "женского чтения". Кэртэреску совсем не пишет про чувства и отношения. Он пишет про ощущения и мысли. Ну и рассказывает истории.
Сборник состоит из рассказов "с сюжетом" и эссе. В эссе говорится, например, о том, чем писатели, у которых было много женщин, отличаются от тех, у которых их было немного, или о внушающем ощущение "дежавю" запахе зефира. В рассказах повествуется о бешеной любви цыганки и шансонье и об обвешанном пирсингом привидении старого ирландского замка. Все очень просто (простота вообще ключевое качество этой книги) — настолько, что лучшим читателем здесь может оказаться тот, кто вообще-то не любит читать.
В этом нет никакого особенного новаторства — если не первый, так во всяком случае главный писатель для нечитающих, Сэлинджер, появляется у Кэртэреску сразу вслед за утонченной читательницей: "...я не представляю себе этих страниц без цитаты из Сэлинджера, которого я люблю и которым восхищаюсь больше всего". Но точно так же в этом нет и никакой позы, никакой игры в поддавки и упростительства в расчете на непросвещенную аудиторию массового журнала. А есть стремление говорить прямо, без посредничества литературности.
Самым легким было бы сказать, что рассказы сборника "За что мы любим женщин" написаны в стилистике нового румынского кино,— оно воплощает собой все теперешнее, и лучшее, и румынское, так что это было бы наиболее отчетливо формулируемым комплиментом этой книге Мирчи Кэртэреску, (главное произведение которого вообще-то совершенно иного рода — многотомная мистическая сага в духе Элиаде под названием "Ослепительный"). И в сборнике действительно есть рассказ "Набоков в Брашове", который, кажется, мог бы стать не киносценарием, конечно, а наброском к одному из таких фильмов. Там вроде бы есть все составляющие — последние годы правления Чаушеску, вездесущая секуритате, ситуации, в своей жалкости доходящие до комичности, и перенесенный в начало неожиданный конец, выворачивающий всю историю наизнанку. Но у Кэртэреску социальный абсурд "золотого века" становится лишь внешним элементом истории одной души. Точно таким же элементом в рассказе "Зараза" оказываются жестокие американские бомбардировки Бухареста 1944 года, под грохот которых разворачивается убийственная любовная история той самой цыганки и шансонье. Новое же время с заграничными поездками, свободностью и ставшей необходимой к упоминанию капиталистической пошлостью и вовсе размывается расплывчатым необязательным фоном, принеся с собой в общем-то лишь одну действительно важную для автора вещь — зрелость, которая, уверяет Кэртэреску, "означает не что иное, как понимание, что ты сволочь, фундаментально и запредельно".
Такие слова очень трудно написать. Вернее — их очень трудно прочитать без ощущения томительного стыда за, несомненно, кокетничающего автора. Но открытость и та самая простота этих текстов Кэртэреску имеет способность преодолевать красивости, так что читателю тут практически не остается ничего, кроме как почувствовать — да, фундаментально и запредельно.
М.: Ад Маргинем Пресс, 2010