Премьера кино
Спустя год после премьеры в Европе и оскаровской номинации Хелен Миррен фильм "Последняя станция" — о финале жизни Льва Толстого и его уходе из Ясной Поляны — выходит в России, переименованный в "Последнее воскресение". Этой переакцентировке не удивлен АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Фильм снят по-английски британским режиссером Михаэлем Хоффманом в копродукции с Россией и Германией. В основе — построенный на документах, но жанрово заостренный роман Джея Парини. Сюжет — столкновение богатства и славы, которыми окружен Толстой, с идеями отрицания частной собственности, материальных благ и удовольствий. Толстовцы во главе с Чертковым (в фильме его играет Пол Джаматти) видят в своем кумире пророка и освящают его именем эксперимент по созданию чего-то среднего между колхозом, суровой сектой пуритан и свободолюбивой хиппистской коммуной. В этой экзотической среде плетется интрига с целью убедить Толстого завещать права на свои романы-бестселлеры народу, сделать их общественным достоянием. Что означает разорить свою семью во главе с Софьей Андреевной, прожившей с графом Толстым в браке 48 лет, родившей ему 13 детей и шесть раз от руки переписавшей "Войну и мир".
Актерский уровень постановки с самого начала был заявлен как звездно-виповский: Толстого должен был воплощать Энтони Хопкинс, его жену — Мерил Стрип. В конечном итоге главного героя сыграл Кристофер Пламмер (некогда снимавшийся в роли Веллингтона в "Ватерлоо" Сергея Бондарчука), а Софью Андреевну — Хелен Миррен, урожденная Миронова, примерившая перед камерой короны Елизаветы Первой и Елизаветы Второй, а в молодости не постеснявшаяся сняться в эротическом "Калигуле" Тинто Брасса. Не растерявшая навыков, позволяющих ей элегантно балансировать между королевой и шлюхой, она, как говорят, steals the show — по-нашему, перетягивает одеяло на себя; впрочем, ее партнер не в обиде и послушно подыгрывает приме. Толстой выведен эксцентричным чудаком, его супруга — комической старухой, которая пытается соблазнить мужа их старой любовной игрой в курочку и петушка. Параллельно прорисовывается другая линия: секретарь Толстого Валентин Булгаков (Джеймс Макэвой) разрывается между идеями толстовства и симпатией к Софье Андреевне, к тому же он нарушает закон целомудрия и заводит роман с красавицей-эмансипе Машей (Керри Кондон). Простые чувства побеждают завиральные идеи — даже если они родились в голове гения.
Этот премилый фильм иллюстрирует плюсы и минусы обращения западных кинематографистов к сюжетам русской литературы — как вымышленным, так и реальным. Почему лучшей экранизацией "Идиота" справедливо считается японская? Не только потому, что Акира Куросава великий режиссер, но и потому, что чем дальше кинематограф отходит от бытоподобия и рабского следования тексту, чем больше отчуждает этот текст инъекциями другой культуры, тем больше у него шансов найти ему экранный эквивалент. Это значит — построить фантастический художественный мир, не копирующий литературный (все равно это будет бледная копия), а другой, внутренне близкий ему, вдохновленный его идеями и образами. И лучшие отечественные экранизации тоже рождались в результате ухода от буквального прочтения: назовем хотя бы "Дворянское гнездо" Андрея Кончаловского (кстати, партнера толстовского проекта с российской стороны) и "Неоконченную пьесу для механического пианино" Никиты Михалкова.
А вот контрастный пример, но подтверждающий ту же мысль. Когда директора Берлинского кинофестиваля Дитера Косслика упрекнули за нелюбовь к русскому кино, поскольку оно не попадает в конкурс Берлинале, он парировал тем, что, напротив, очень даже ценит русские фильмы, особенно... "Доктора Живаго". Анекдот, но куда как обидный для наших постановщиков: на Западе именно фильм британца Дэвида Лина с египтянином Омаром Шарифом в главной роли считается эталоном "всего русского" — хотя Москву снимали в Испании, остальное в Финляндии и Канаде.
Вот и "Последнее воскресение" целиком снималось в Германии с ее аккуратными, так не похожими на яснополянские пейзажи. Работали здесь на совесть: стремились к благородной скромности, к точному воспроизведению исторической среды, обстановки, костюмов, для массовок собирали русских эмигрантов из окрестных немецких городов. Стремление избежать "клюквы", конечно, похвально, но все равно попытки как можно тщательнее имитировать в западных условиях русскую атмосферу выглядят натужно. Гораздо вдохновеннее у создателей фильма получаются фантазии "про этих русских". Как пишет критик Роджер Эберт, если в благородных образцах британского исторического кино (фильмах Джеймса Айвори, например, где в элегических тонах описываются быт и нравы аристократии) героиня хочет секса, она бросает многозначительный взгляд на канделябр. А вот Софья Андреевна сразу переходит к делу и начинает игриво кудахтать. Вывод: англичане подавляют свои эмоции, в то время как бесшабашные русские охотно дают им выход.
Пролавировать между почти религиозным каноном и стереотипом масскульта — маневр, доступный только матерым профессионалам. Более радикальный или наглый режиссер вовсе бы разрушил канон и показал другого Толстого, который в дневниках сокрушался о том, что опять задрал подол какой-нибудь девке: "Зачем? И перед Богом стыдно, и перед людьми смешно". Но Михаэль Хоффман предпочитает не позорить старика и отводит активную сексуальную роль его неуемной супруге, выводя ее из разряда пассивной жертвы. Хелен Миррен не боится самых рискованных сцен: ее героиня с ловкостью каскадера забирается на балкон, чтобы сорвать планы толстовцев, предстает нечесаной, заплаканной, но, как ни странно, не выглядит жалкой. Вероятно, в жизни Лев Николаевич был гораздо более жесток к Софье Андреевне, но разве можно представить, чтобы он так относился к женщине с внешностью и манерами Хелен Миррен?
Конечно, с хрестоматийных позиций и эти невинные фривольности унижают титана. Вероятно, чтобы компенсировать их, в российской версии картину переименовали в "Последнее воскресение": хоть и небольшой, но намек на духовность. Однако, как его ни назови, смотреть это кино куда занятнее и для ума, и для сердца, чем дуэт Сергея Герасимова и Тамары Макаровой в старой картине о Льве Толстом, где к героям относятся как к иконам.