Драмы в четырех стенах

Как мы уже писали, фестиваль "Новый европейский театр" в этом году показывает спектакли, поставленные режиссерами в чужих странах. Болгарин в России, венгр в Австрии, финн в Литве, украинец в Финляндии, латыш в Германии... Каждое из этих сочетаний по-своему оригинально. Но никуда не деться от того факта, что московских зрителей в первую очередь должно заинтересовать, как ставят за границей наши, те, чьи московские спектакли хорошо известны: когда есть возможность сравнивать с тем, что видел раньше, зрителю интересно вдвойне.

В случае со спектаклем "Танец "Дели"" интересно, можно сказать, втройне: драматург и режиссер Иван Вырыпаев не просто покажет спектакль, поставленный им в варшавском Teatr Narodowy, но это будет еще и московская премьера его новой пьесы. Семь миниатюр объединены местом действия — комната для посетителей в городской больнице — и персонажами: молодой женщиной по имени Екатерина, ее матерью, подругой матери, ее возлюбленным Андреем, медсестрой, наконец, женой Андрея, которая появляется лишь в последней части. Ситуация от пьесы к пьесе смещается: первая миниатюра начинается с того, что Екатерина узнает о смерти матери, во второй мать умирает только в середине, а в третьей она жива, хотя ей уже поставлен смертельный диагноз. В каждой из семи пьес кто-то умирает.

Пьеса Ивана Вырыпаева — про множественность и относительность взглядов на жизнь, про то, что обстоятельства меняются в зависимости от того, что герои думают о себе и об окружающих, о невозможности "объективного" взгляда. Но в "Танце" есть еще один важнейший "персонаж" — тот самый удивительный танец, который умеет исполнять Екатерина и для описания которого даже у опытных критиков не хватает слов. Танец родился у героини где-то в Индии, посреди грязи, болезней и человеческого страдания. В пьесе о нем все время говорят, и постепенно загадочный, чужой болью рожденный прилив вдохновения становится метафорой искусства вообще. Того, которое приподнимает людей над реальностью и заставляет забыть о болезнях, о смерти, о прошлых и нынешних несчастьях.

Спектакль варшавского театра опровергает расхожее представление о том, что драматурги при переносе своих текстов на сцену заботятся лишь о том, чтобы правильно, последовательно и громко звучали со сцены их слова. Пьеса "Танец "Дели"", как и предыдущие сочинения этого автора — оригинальная литературная конструкция и особый интонационный феномен. Чем дальше, тем более отстраненно в польском спектакле начинает звучать текст. Он словно живет своей жизнью, и в нем проступает вдруг и приятие смерти, и тоска по подлинному утешению, и мечта о настоящем танце.

Текст, который звучит в спектакле, поставленном Кириллом Серебренниковым в Национальном театре Латвии, известен нам со школы — для своего зарубежного дебюта режиссер выбрал "Мертвые души" Гоголя. В работу московский гость взял только мужчин. Строгий гендерный принцип определил не только уровень комизма — женские характеры из "Мертвых душ" никто не вычеркивал, и смотрятся они очень смешно,— но и уровень условности, дистанции по отношению к реальности. Первая сцена, в которой актеры, точно мужья, сбежавшие в свои гаражи от домашних дел и жен, резвятся с автомобильными камерами ("доедет ли до Казани?"), скорее путает карты: в спектакле нет банального быта, нет прямой сатиры, да и никакой узнаваемой России тоже нет. Действие "Мертвых душ" происходит в пространстве воображаемом, странном, душном и опасном.

Режиссер отлично придумал сцены с помещиками. У Коробочки — вдовье царство: изголодавшиеся по ласкам его обитательницы (сыгранные, напомню, мужчинами) показывают Чичикову фотографии покойных своих мужиков. Собакевич устраивает Павлу Ивановичу настоящий допрос с пристрастием, даже лампа какая-то энкавэдэшная появляется, а наряженный его женой подручный, если что, кажется, и пытками не побрезгует. Отпрыски Манилова — гадкие хулиганы, так что их родителям в будущем не сдобровать. Плюшкин здесь вообще некролюб, превратил свой дом в мертвецкую: трупы крестьян он не хоронит, а раскладывает на обшарпанных деревянных столах и сверху столешницами прикрывает, только пятки торчат. Постепенно смешное уже перестаешь отличать от страшного.

В рижских "Мертвых душах" так получается на сцене, что это не Чичиков ездит от одного помещика к другому, а сами они навещают его, обреченного метаться в занимающей все пространство фанерной комнате. Россию ли считает адом режиссер, Латвию ли, или сам гоголевский мир для него — ад на земле, можно обсуждать после спектакля. Который кончается очень забавно: латышские актеры, присев на авансцене, устало, с акцентом, но все-таки по-русски поют: "Русь, чего ты хочешь от меня?" — и выглядит финал совсем не конфликтно, а как-то по-родственному, примирительно.

Расписание см. далее