Без российской помощи Абхазии пришлось бы трудно. Из России в страну идут деньги, едут туристы. С принятием закона о недвижимости многие россияне захотят купить здесь жилье. Но есть и оборотная сторона сотрудничества: русский язык уже вытеснил абхазский, а российские инвестиции в курортные города Абхазии приведут к тому, что абхазская деревня опустеет.
Корреспондент "Огонька" решила найти ту Абхазию, которой скоро не станет, и попрощаться с ней
Чегем расположен на горе, сразу за большим абхазским селом Джгерда. Дорога к Чегему давно разрушена, и проехать туда можно только на лошади. Нам не повезло, потому что единственный проводник с лошадью — 80-летний Шота, проводящий обычно в Чегеме все лето,— попал в больницу в Сухуми. Больше в Джгерде не нашлось желающих идти в горы — останки когда-то крепкого колхоза, блестяще описанного Фазилем Искандером, теперь облюбовали медведи и волки. Недавно волки спустились в Джгерду и напали на местных крестьян. Рассказывают, что после того как 89-летний местный житель убил одного из пришельцев костылем, им пришлось убраться восвояси.
Погуляв по Джгерде, мы нашли людей, уехавших из Чегема много лет назад и переселившихся ближе к цивилизации. И узнали, что в 40-е годы цивилизация доходила и до Чегема. Там работала школа-восьмилетка. Был свет, была дорога. В местном колхозе четыре бригады выращивали табак, кукурузу, виноград. В этом колхозе и работали люди, описанные писателем Искандером в его знаменитой книге. "Сандро и Колчерукий — это реальные лица,— вспоминает житель Джгерды Тамаз Логуа.— Сандро — это дядя Фазиля Кязым. И Мустафа тоже реальный, он был бригадиром там". Тамаз родился и вырос в Чегеме. В 41-м его отец и еще 70 жителей села ушли на войну. Мало кто вернулся — в 45-м Чегем стал поселком вдов. Жить без мужчин в высокогорном селе стало трудно, тогда и началось переселение вниз. "Моя мать ушла из Чегема с четырьмя детьми вниз, в Джгерду, здесь жила ее родня и здесь было легче,— вспоминает Тамаз.— Дед мой остался в Чегеме, и я к нему часто бегал из Джгерды. Потом в чегемской школе обучение перевели с абхазского на грузинский язык, и оттуда стали уезжать семьи со старшеклассниками — те, кто не хотел учиться на грузинском. Так и получилось у нас, что целое поколение доучилось до 8-9-го класса и бросило школу, ушло работать. Тут недалеко город Ткварчал, в те времена он был крупным шахтерским центром, туда и уходила работать из Чегема и прилегающих сел молодежь".
Умер Чегем уже при Хрущеве, когда началось укрупнение колхозов и Джгерду объединили с Чегемом и еще несколькими селами — в течение пары десятков лет почти все чегемцы спустились вниз. Уже в конце 80-х деревянные дома чегемцев стали разрушаться, в 90-е туда пришел лес, и сегодня даже фундаменты и старые стены найти трудно. Только старый Шота сохранил свою пасеку и времянку, в которой он проводит все лето. Если Шота уйдет из Чегема, его пчелы станут дикими, и больше некому будет собирать горный мед. И тогда Чегем уйдет в небытие, как сказочная Атлантида. Но пока Шота поднимается на своей лошади в гору и кормит своих пчел, считать Чегем мертвым нельзя. "У него там радио на батарейках, и Шота знает про политику больше других,— смеется Тамаз.— Бывает, поднимешься к нему, а он тебе про Медведева рассказывает. Как только зима проходит, он уже мчится к своей пасеке".
Летом Тамаз берет ружье и поднимается наверх, к своему дому. От дома уже ничего не осталось, кроме дикого виноградника, когда-то служившего семейству Логуа верой и правдой, и старых ореховых деревьев. Но Тамаз точно знает, где было главное место в доме — камин, который по-абхазски называется "бухара".
Мы сидим в доме Тамаза, хозяин много курит и волнуется — он давно никому не рассказывал о Чегеме. Он вспоминает, что в 2006-м в Джгерду "приезжал Фазиль" и местные жители просили его сохранить Чегем. Но Фазиль, конечно, не бог, чтобы остановить глобализацию. "Я надеюсь, что люди вернутся в Чегем,— мечтает Тамаз.— Когда в городе будет нечего есть, они вспомнят о своих родовых домах и начнут их строить. Вы знаете, какой там воздух? Там растут такие травы, которые занесены в Красную книгу. Наши старики-чегемцы всегда были долгожителями. Мой дед умер в 117 лет. Сейчас самому старшему чегемцу в нашем селе — 98 лет. Это тот, кто волка убил костылем. А мне всего 75 и я пацан по чегемским меркам".
Мы уезжали из Джгерды вечером, Тамаз вышел проводить нас на улицу, лил дождь, откуда-то издалека раздавался тонкий тоскливый вой. "Шакалы,— объяснил Тамаз.— Они поселились в пустых брошенных селах, в которые пришел лес".
— И много у вас таких сел?
— Много. Все грузинские села в горах пустые.
Город против села
В селе Отап в Ткварчальском районе всего 50 дворов. Это небогатое село, расположенное сразу за древними пещерами, в которые только в этом году стали приезжать туристы. Дом семейства Маршан известен здесь не тем, что его хозяину Арзуману почти 80 лет — в Отапе долгожители не редкость, и живущая по соседству Бабуца Джопуа предстоящей зимой отметит свое столетие. Но в доме у семьи Маршан есть то, чего нет у других,— здесь живет молодое поколение, которое не собирается отсюда уезжать: сын 80-летнего Арзумана и невестка, а скоро появится и внук. "Сын в прошлом году стал возить сюда туристов,— говорит Арзуман.— Они целый день проводят в горах, катаются на лошадях. Потом у нас обедают. Им нравится". О том, что туристам нравится высокогорные прогулки, говорит хотя бы тот факт, что в этом году на поляне перед пещерами, у въезда в село, начинают строить гостиницу коттеджного типа.
Двор Маршан считается обеспеченным — здесь есть козы, домашняя птица, мандариновый сад и погреб с полными винными бочками. Чтобы дом был как полная чаша, приходится вставать с восходом солнца и работать до вечера. Секрет долголетия абхазских горцев, по мнению Арзумана, заключается как раз в этом — домашнем труде и натуральной пище. "Люди, которые ушли в город, этого не понимают,— говорит Арзуман.— Сердце любого абхазского дома — деревянная кухня-апацха с очагом, снаружи и внутри украшенная козьими рогами и медвежьими шкурами". Это языческое сооружение, в котором хозяин угощает нас чаем, он построил в начале 80-х, когда у него родился младший сын. Когда Арзумана не станет, его младший сын станет хранителем этого очага. А потом — сын его сына. В преемственности традиций и поколений — смысл жизни кавказского горца, уверен Арзуман. "Если я буду знать, что все это умрет вместе со мной, то мне придется жить очень долго",— шутит старик, собирая сеточку мелких морщин.
В этой семье и молодые, и старики говорят по-абхазски. Если в городах абхазская речь давно стала редкостью и русский язык уверенно вытесняет неудачливого конкурента, то горцы еще сохраняют старую Абхазию в своих домах и семьях. Но как долго они смогут противостоять глобализации, ни Арзуман, ни его жена Фения не знают. "В городе есть асфальт, вот они и убегают,— говорит Фения.— И работать лопатой в городе не надо".
— Если нам построят дорогу и в селе откроют детский сад, то отсюда тоже никто не будет уезжать,— говорит Арзуман.
Русский против абхазского
Вообще-то именно с детских садов абхазские власти и решили начать свою борьбу за сохранение национальной идентичности. В последнее время в Сухуми идет масштабная дискуссия о том, что вместе с разрешением для россиян покупать недвижимость в Абхазии (а такой закон в начале будущего года должен принять абхазский парламент) абхазы как этнос могут прекратить свое существование. Уже сегодня все делопроизводство ведется здесь на русском языке, а абхазские газеты не выполняют требование парламента, обязывающее печатные СМИ публиковать как минимум треть материалов на абхазском языке. "Если мы будем выполнять это требование, мы разоримся,— констатирует редактор оппозиционной газеты "Чегемская правда" Инал Хашиг.— Дело в том, что в городах по-абхазски уже мало кто говорит, а тем более читает. Люди еще знают разговорный язык, но литературный практически забыт".
Чтобы в городах заговорили по-абхазски, власти решили строить здесь детские сады с изучением абхазского языка — и построили уже четыре. "Раньше в Абхазии было 224 детских сада, а теперь только 24,— рассказывает один из абхазских чиновников.— Это мало, у нас большие очереди в сады, а это рождает коррупцию, о которой у нас так много говорят".
В курортном городе Пицунда детского сада не было 18 лет. В этом году здесь открыли первый, он называется "Алашара", что в переводе с абхазского означает "Свет". В нем две русские группы и четыре абхазские — с обучением соответственно на русском и абхазском языках. У директора Ларисы Чукбар задача набрать 12 воспитателей, пока их только семь, и нет ни одного воспитателя, владеющего абхазским языком. "Система за 18 лет развалилась, методик нет, воспитателей тоже,— говорит Лариса Чукбар.— Дети пришли в сад и находятся в стрессе, потому что абхазское общество забыло, что такое дошкольные учреждения — целое поколение выросло во дворах. Они знают, что такое автомат, но не умеют прочесть книгу на абхазском языке. Сумеем ли мы это изменить?"
В семействе Маршан говорят по-абхазски, что уже сегодня для Абхазии большая редкость
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Молодежи в селе Отап почти не осталось. Но Илону Маршан и ее мужа это не останавливает — они развивают туристические маршруты в абхазские горы и не собираются спускаться вниз, к морю
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Молодежи в селе Отап почти не осталось. Но Илону Маршан и ее мужа это не останавливает — они развивают туристические маршруты в абхазские горы и не собираются спускаться вниз, к морю
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Абхазской сторожевой не существует, но здесь, в селе Отап, думают иначе
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Чтобы дом был как полная чаша, приходится вставать с восходом солнца и работать до вечера
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
В традиционном абхазском доме очаг — главное и священное место. Сельские жители считают, что городские квартиры — это уже не Абхазия
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Селение, освещенное словом
Цитаты
Фрагменты из романа Фазиля Искандера "Сандро из Чегема"
В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе под яблоней и отдыхал, как положено отдыхать в такое время дня, даже если ты до этого ничего не делал. Тем более сегодня дядя Сандро все утро мотыжил кукурузу, правда, не убивался, но все-таки сейчас он вкушал вдвойне приятный отдых.
Лежа на бычьей шкуре, положив голову на муртаку (особый валик, который в наших краях на ночь кладется под подушку, а днем, если захочется вздремнуть, употребляется вместо подушки), так вот, положив голову на муртаку, он глядел под крону яблони, где в зеленой листве проглядывали еще зеленые яблоки и с небрежной щедростью провисали то там, то здесь водопады незрелого, но уже слегка подсвеченного солнцем винограда.
Вот и лежал дядя Сандро под яблоней, пользуясь более редкими, но зато чистыми дуновениями прохлады, поглядывая то на яблоневую крону, то на собственную дочь, то прислушиваясь к редкому шелесту ветерка в яблоне, то к голосу жены с огорода, который, в отличие от скупых порывов ветерка, беспрерывно жужжал в воздухе. Жена его громко укоряла курицу, а курица, судя по ее кудахтанью, в свою очередь, укоряла свою хозяйку. Дело в том, что тетя Катя после долгих, тонких, по ее представлению, маневров выследила свою курицу, которая, оказывается, неслась за огородом, сделав себе гнездовье в кустах бузины, вместо того, чтобы (по-человечески, как говорила тетя Катя) нестись в отведенных для этого дела корзинах, куда несутся все порядочные курицы.
***
У самого подножия дерева за длинным столом сидело несколько человек. Стол этот, давно вбитый в землю для всяких общественных надобностей, сейчас, из уважения к происходящему, был покрыт персидским ковром, принадлежащим местному князю.
У края стола возвышался оратор. Говорил он на чисто абхазском языке, но иногда вставлял в свою речь русские или грузинские слова. Каждый раз, когда он вставлял в свою речь русские или грузинские слова, старый Нахарбей открывал глаза и направлял на него смутно-враждебный взгляд, а рука его сжимала рукоятку кинжала. Но пока он это делал, оратор снова переходил на абхазский язык, и взгляд престарелого джигита затягивался дремотной пленкой, голова опускалась на грудь, а рука, сжимавшая рукоятку кинжала, разжималась и сползала на колено.
***
Летом, когда перегоняли скот на альпийские пастбища, пастухи приносили дар божеству, то есть резали козла или барана, мясо варили и ели, а голову вешали на железные крючья, вбитые в ствол. Если крючья были заняты, то головы тоже варили и ели. Было замечено, что в последние годы, когда из долин стали пригонять колхозный скот, некоторые пастухи, принося жертву, съедали жертвенные головы, даже если крючья и не были заняты. Авось обойдется, рассуждали они, да еще неизвестно, как относится божество, охраняющее четвероногих, к колхозному стаду.
Внизу, в дупле, хранился котел для варки мяса. Им пользовались те, что приходили замолить божество, да и просто пастухи, которых ночь заставала поблизости, потому что для привала место было удобное — и вода поблизости, и шатер уцелевших веток такой плотный, что дождь и в непогоду почти не просачивался сквозь него.
***
В этот незабываемый летний день шло соревнование между низальщицами табака двух табаководческих бригад села Чегем. Соперницы, одна из них — пятнадцатилетняя дочь дяди Сандро, Тали, или Талико, или Таликошка, другая — девятнадцатилетняя внучка охотника Тендела, Цица, разыгрывали между собой первый чегемский патефон с полным набором пластинок "Доклад тов. Сталина И.В. на Чрезвычайном Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года о проекте Конституции СССР".