Издательство журнала "Звезда" выпустило книгу "Портрет незнакомца" — сборник прозы и публицистики Бориса Вахтина (1930-1981). Вахтин боролся за освобождение Бродского, собирал подписи в защиту Синявского и Даниэля, участвовал в альманахе "Метрополь". Он умер, так и не увидев своих сочинений официально напечатанными в России.
Вынесенное в заглавие название одного из рассказов Бориса Вахтина удивительно точно описывает эту книгу. Это действительно портрет, и действительно практически неизвестного автора. Про которого если и слышали, то, скорее всего, в связи со спектаклем "Одна абсолютно счастливая деревня", поставленным по повести Вахтина его другом Петром Фоменко. Спектакль действительно прекрасен, но прекрасностью, свойственной не Вахтину, а Фоменко, у которого любой текст на сцене превращается в (процитируем Вахтина) "песню любовного содержания".
Конечно, у самого Вахтина тоже есть про любовь, и не только в "Одной абсолютно счастливой деревне". Но у него, наоборот, даже когда написано вроде бы про нее, содержание выходит совсем не любовным, а философическим. И это тоже часть его портрета, сочетающего хрестоматийные для его поколения черты с чертами совсем личными, ни на кого не похожими — так, что одни ярче проявляют другие.
Сергей Довлатов назвал Бориса Вахтина "негласным командиром содружества равных" — литературной группы "Горожане", которую Вахтин создал в 1964 году вместе с Владимиром Марамзиным, Игорем Ефимовым и Владимиром Губиным. "Мне импонировала в нем черточка ленивого барства,— вспоминал потом присоединившийся к "Горожанам" Довлатов.— Его неизменная готовность раскошелиться. То есть буквально — уплатить за всех".
"Уплатить за всех" — в прямом смысле - Борису Вахтину тогда, возможно, действительно было проще, чем остальным. Молодость он, в отличие от большинства своих друзей, провел в обстоятельствах довольно благополучных — в 1947 году его мать, писательница Вера Панова, получила первую из трех своих Сталинских премий, что предполагало хоть некоторый комфорт для лауреата и его семьи.
Раскол между вроде бы нормальной во всех смыслах жизнью отдельного человека и абсолютно недопустимым устройством жизни в целом, в текстах Вахтина проявлен практически как ни у кого из современников. Обычная шестидесятническая тоска о том, что вот, "не успели" они стать героями, у него из романтической красивости становится личным и строгим утверждением. "Я не был на войне, не был в концлагере, а в работе нет личной воли, и поэтому я ничего не понимаю, хотя на войне был мой дядя, в концлагере был мой отец, а я работаю, как эфиоп".
В стремлении "понять", даже несмотря на то, что "не был", Борис Вахтин прошел путем, возможно, не самым распространенным для людей его поколения, но вполне торным и сегодня всячески описанным — начав с вполне размытых "общешестидесятнических" взглядов и такой же манеры письма, в некоторых оборотах почти неотличимой от раннего Аксенова ("женщина Нонна пошла прочь, и вид у нее был незаконченный и недосказанный, а не как у взрослой женщины"), к середине семидесятых он пришел с куда более отточенными и четко очерченными воззрениями, обильно цитируя в поздних статьях не столько даже Солженицына, сколько философа-охранителя Игоря Шафаревича, и сопровождая эти цитаты эмоциональными восклицаниями: "А почему и сколько русский народ должен страдать и плохо жить? Чем мы хуже других на земле? Ей-богу не хуже".
Сборник "Портрет незнакомца" вполне может служить хрестоматией стилистики шестидесятых и почвеннических идей семидесятых, вызывая сначала улыбку ("Сверху вниз смотрели розовые облака, взлетевшие высоко без ноши и без мачты"), а потом — оторопь ("к страшному угнетению всего русского — от православия до народных обычаев — добавляется еще и поношение России, к которому прибегают и все те, кто оказался бессильным навязать себя этой стране, кто чувствует свою незаконность, мнимость"). Но, в случае Вахтина, складываясь вместе, части этой мозаики дают образ совсем не хрестоматийный и не прямолинейный, а сложный и задевающий за живое. Образ человека страдающего, неуверенного, рассказывающего эти истории и доказывающего эти идеи в первую очередь самому себе.