Премьера кино
Как всегда, премьера новой киноработы Алексея Балабанова стала событием и, как почти всегда, шоком. При этом самый трезвый, идеально построенный и просчитанный фильм Балабанова увидел в "Кочегаре" АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Еще не отойдя от потрясений "Груза 200", лишь слегка смягченных уколом "Морфия", многие будут удивлены, не обнаружив в "Кочегаре" ни буйства образов, ни тонкой стилизации. Он, хотя действие и происходит вроде как в 90-е годы, уже почти не прикрывается патиной даже недавнего "ретро". Его Петербург, так изменившийся и таким же сохранившийся со времен "Счастливых дней", остался безлюдным городом, по которому передвигаются горемычные люди-тени, не видящие друг друга и сталкивающиеся на дорожках, проложенных в снегу.
Снег, зима, шубы из якутского меха, которыми промышляют две девушки-подружки, Саша и Маша,— это наружный мир, фальшивый питерский "рай". Под ним, на глубине всего нескольких метров, пылает огонь ада с живущим там сумасшедшим истопником, якутом по национальности, Иваном Матвеичем Скрябиным, Героем Советского Союза за Афган, контуженым майором, отцом Саши. В кочегарку то и дело наведываются "ангелы ада", они же черти, они же санитарные работники. Это бывшие сослуживцы майора: один — сержант-снайпер, другой — бессловесный шифровальщик, машина для убийства. Они приносят в мешках отстрелянную нечисть, заказанную такими же негодяями, и запихивают ее в топку. Постепенно большая часть негодяев перекочевывает из рая, куда они попали по ошибке, в ад, но процесс никогда не кончается.
Иван Матвеич с грустью смотрит на очистительную процедуру, а потом опять принимается за свою рутинную работу. Он отстукивает на старой пишущей машинке рассказ про русского разбойника, бывшего каторжанина, и про то, как он издевался над якутами: этот рассказ под названием "Хайлах" он прочитал когда-то у писателя Вацлава Серошевского, а теперь ему кажется, что он его сам сочиняет. В конце фильма мы увидим перенесенный на экран дайджест этого рассказа. Когда-то Серошевский вдохновил Балабанова на его якутский эпос "Река". Проект был трагически прерван, стихия воды и воздуха уступила место в мире режиссера, которого многие считают главным в российском кино, земле и огню.
Иногда в котельную заглядывают девочки в шубках, Лена и Вера: их влечет мир плохих людей, и они с удовольствием, завороженно глядя на огонь, слушают рассказы безумного кочегара. И девочки, и отчасти сама кочегарка — приветы от Балабанова Кире Муратовой, у которой тоже зло гипнотизирует детей, особенно девочек, а герой муратовских "Трех историй" приходит с трупиком к кочегару-декаденту, "чтобы по-людски предать огню". Лена и Вера — это будущие Маша и Саша, которые вместе пьют коньяк, спят, не ведая того, с одним и тем же бандитом по имени Бизон (тот самый бессловесный, что из машины для убийства преображается в машину для секса), а при первом удобном случае готовы истребить друг дружку.
Уже в этом построении ощутима железная хватка Балабанова, которого напрасно представляют жертвой чуть ли не алкогольного распада. Попробуйте-ка без пол-литра выстроить такую жесткую, намертво скрепляющую фильм систему оппозиций: огонь--снег, взрослые--дети, мужчины--женщины. Причем почти не используя актеров-профессионалов. Женщин как таковых (взрослые роли играют Аида Тумутова и Анна Коротаева) Балабанов знает хорошо и не очень любит. Мужчин (в ролях санитаров ада — Александр Мосин и Юрий Матвеев) типажной бандитской наружности знает еще лучше и любит еще меньше, хотя в коротенькой рольке криминального заказчика снял совсем своего — директора "Ленфильма" Вячеслава Тельнова. И тоже вышло убедительно.
Якутский актер Михаил Скрябин, играющий своего однофамильца Кочегара, осветил огнем человечности монструозный мир "Груза 200": тамошний его герой вьетнамец Сунька пытался противостоять злу и принимал смерть. С тех пор в балабановском мире стало еще мрачнее: чтобы остаться чистым в горниле адского пламени, надо раз и навсегда сойти с ума.
"Кочегар" сделан в пику тем, кто пытается вывести новую формулу российской киноиндустрии. В нем даже есть своего рода патриотизм: в финале герой Афгана бросает нечисти: "Вы не воевали. Стрелять издалека — это не война". Балабанов не был бы собой, если бы не противопоставил "благородную" войну, где есть наши и враги, тотальному всероссийскому отстрелу. Однако военная ностальгия все больше звучит мифом и утопией, а мифология "инферно" — реальностью с ее безошибочными приметами, относящимися отнюдь не только к прошлому веку.
Поразительно еще и то, что фильм снят исключительно элегантно, с тем самым циничным юмором, который, видно, недоступен пониманию западных фестивальных отборщиков, а может, и самому Тарантино. Картина, включая моментальные, безболезненные и почти бескровные убийства, легко и непринужденно катится под милейший музон гитариста Дидюли. Инициаторы кампании за запрет мата на экране могут спать спокойно: за кадром поют про любовь-морковь, а герои изъясняются на литературном языке, без единого грязного слова.