премьера / театр
Национальный академический драматический театр им. Франко открыл сезон премьерой "Грека Зорбы" по мотивам романа "Жизнь и приключения Алексиса Зорбы" греческого классика ХХ века Никоса Казадзакиса. Сочинили этот спектакль два друга — режиссер Виталий Малахов и актер Анатолий Хостикоев. Рассказывает ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Сложно придумать, с чего начать рассказ о спектакле, после просмотра которого все понятно без лишних слов. Нужно, конечно, сказать о том, что поначалу, несколько лет назад, руководитель Театра на Подоле, один из лучших украинских театральных режиссеров Виталий Малахов вместе с актером Театра им. Франко Анатолием Хостикоевым хотели возродить знаменитый франковский спектакль "Мастер и Маргарита", в котором Хостикоев еще десять лет назад блистал в роли Воланда. Но что-то не сложилось. И, конечно, нужно вспомнить о неплохом балете "Грек Зорба", два года назад поставленном в Национальной опере Лоркой Мясиным, где на фоне многочисленных массовых сцен резко выделяется исполнитель главной партии — великолепный характерник Максим Мотков.
Но это все "общие места", тогда как в спектакле есть несколько моментов, мимо которых никак нельзя пройти. Малахов с Хостикоевым не просто написали пьесу по мотивам романа "Жизнь и приключения Алексиса Зорбы" греческого классика ХХ века Никоса Казадзакиса. По сути, они превратили чужую автобиографию в собственную: растопили сюжет и характеры действующих лиц своим душевным теплом, а вылепили из истории то, что хотели. Получилась даже не пьеса, а разбитый на эпизоды и разведенный по двум действиям монолог, под который можно без ложного стыда прорыдать три с лишним часа. И в придачу ко всему услышанному вынести из него важный урок: хорошие спектакли пережить даже сложнее, чем те, которые изначально отказываешься принимать.
"Грек Зорба" кажется сотканным грубо и просто, но, если потянуть за любую из "ниточек", то на конце обнаружится золотая рыбка. В первой же сцене заспанный престарелый бродяга Зорба (Анатолий Хостикоев) рассказывает случайно встреченному земляку, получившему в наследство шахту на Крите, что было у него по молодости несколько золотых монет — мог бы и жениться, но купил сандуру. Тут же актер достает из сумки нечто вроде цимбал и начинает играть — по-настоящему, попадая легенькими молоточками по нужным струнам! Вот только такого инструмента, как сандура, вы не отыщете ни в одной википедии: есть кавказский сантур, изобретателем которого считается псалмопевец Давид, и есть украинская бандура.
Возлюбленная Зорбы Гортензия (Наталья Сумская) разговаривает с акцентом, как великодушные и до абсурда наивные "божьи одуванчики" из украинской диаспоры, имеющие очень своеобразное представление о родине и ее отношениях с миром. Этот акцент — практически единственное, что у перезрелой красавицы Гортензии осталось от всех адмиралов-колонизаторов, с которыми она в молодости делила досуг, тем самым попутно помогая бедной родине дотянуть до провозглашения независимости. Если пойти этим путем, зацепиться за акцент, то на горизонте покажется французская актриса Лиля Кедрова — петербурженка, получившая в 1965 году за роль Гортензии в фильме "Грек Зорба" (том, что с великим Энтони Куинном) свой единственный "Оскар". И Наталья Сумская, пожалуй, заслуживает не меньшего.
При желании за пределами сценического действа можно обнаружить много чего. Но интересно другое: сам спектакль будто нарочно избегает изображения действия. Малахов четко показывает начало какой-то линии, доводит ее до кульминации — и опускает концы в воду, до полного их в ней растворения. Вплоть до того, что на следующий день после просмотра сложно восстановить в голове даже сюжетный каркас. Как умерла Вдова (Наталия Ненужна), которую отвергли односельчане и не спасла даже симпатия напарника Зорбы Никоса? А что Гортензия после свадьбы с Зорбой? А канатная дорога, растянувшаяся над селом как струны сандуры? А проработала ли хоть один день шахта, в которую было вложено столько сил Зорбы и денег Никоса (Юрий Сак, увы, играет начинающего капиталиста как космонавта, не определив для себя, что это за профессия такая)?
На самом деле, "театральный роман в двух действиях" Малахова--Хостикоева не дает прямого ответа ни на один из этих вопросов. Зато именно такая форма спектакля — интуитивно продуманная и оправданная, где все начинается и ничего не заканчивается — сама по себе является исчерпывающим и по-своему гениальным объяснением того, что такое свобода. То, что все три с лишним часа Зорба пытается вдолбить в голову своего нерешительного хозяина: ничто нельзя просчитать до конца, но это совсем не повод не сделать первый шаг. Когда же, как это случилось в "Греке Зорбе", режиссеру через актера с абсолютным философским слухом удается произнести самое важное, то ко всем остальным участникам действа, пусть даже лучшим из лучших (художник Мария Погребняк и композитор Иван Небесный как раз из таких) можно предъявить всего одного требование — чтобы по возможности не мешали.