Переломный возраст

Первое поколение, выросшее после СССР, решает судьбу российского капитализма. Писатель встретился с ростовскими лидерами левых и правых

Денис Гуцко, писатель

Обоим по двадцать лет. Владислав не приемлет капитализм как таковой и тратит свою молодость на то, чтобы подвигнуть российское общество к новой социалистической революции. Виталий считает, что российский капитализм — при всех его пороках — шанс для умных и трудолюбивых, и открывает свое дело на студенческую стипендию. Интересно, чей выбор одобрит страна лет через двадцать?

Капитализм — тупик

Сидим на лавке под бронзовым Пушкиным. Александр Сергеевич задумчиво разглядывает Макдоналдс через дорогу.

— Вы действительно верите, что здесь возможна революция?

Владислав пожимает плечами:

— Другого выхода нет. Капитализм — это тупик.

Манерой говорить ростовский лидер Левого фронта Владислав Рязанцев напоминает Анатолия Вассермана — та же обволакивающая размеренность, тягучий гипноз флегматизма. Но представить себе Рязанцева в игре из разряда "угадай и стань богаче" невозможно. У него совсем другая игра: пикеты и задержания, предписания и протесты. Центр по противодействию экстремизму стал для него привычным местом, как для многих его сверстников привычным становится какой-нибудь бар или беседка во дворе.

— С фээсбэшниками друг друга в лицо знаем,— Владислав усмехается.— Сталкиваемся в городе — они мне рукой машут. В прошлый раз, кстати, милиционеры в изоляторе одобрили нашу акцию. Извинялись даже передо мной. Думаете, рядовые служители власти по-настоящему к ней лояльны?

"В прошлый раз" — это он про июльскую акцию протеста против привилегий экс-губернатору Чубу. История вышла шумная. Уточню: виртуально шумная.

Областное Заксобрание приняло тогда закон, согласно которому уходящий со своего поста губернатор Чуб получал пожизненное содержание в размере более 9,2 млн рублей в год. Новый губернатор Голубев этот закон оперативно подписал. А ростовские активисты Левого фронта призвали к проведению митинга перед зданием обладминистрации. Народ на призыв левых откликнулся неожиданно темпераментно. Под обращением к Дмитрию Медведеву было собрано более 8 тысяч голосов, на городских форумах бурно обсуждались сценарии проведения акции: кто с какими плакатами придет, где лучше встать и что нужно скандировать. В интернете запахло если не революцией, то основательной бузой. Но протестный задор ростовчан там же, в интернете, и выкипел. За день до акции протеста Чуб от миллионных выплат отказался, депутаты на специально созванной пресс-конференции сообщили, что пересмотрят закон. К зданию обладминистрации вышло человек 70 — это если считать с журналистами. День гнева вышел тихий, какой-то глухонемой. Милиционеры, фланировавшие вокруг протестующих, никого не хватали, не просили освободить площадь. Когда появился плакат с надписью про "депутатов-холуев", молодой человек в "гражданке" позвонил куда-то по мобильному:

— Тут плакатик достали: "Депутатов-холу ев в отставку"...

— Ударение не туда,— шепнул я ему.— "Депутатов-холуев".

— Спасибо,— машинально шепнул он в ответ, и продолжил в трубку.— Тут мне подсказывают, что "депутатов-холуев"...

Команды "фас" молодой человек не получил.

Протестующие постояли, как обычно стоят у нас чужие люди — стараясь не пересекаться взглядами, превратив лица в непроницаемые коконы,— и разошлись.

— Возможно, у нынешней власти не много союзников,— соглашаюсь я с Владиславом.— Но кто пойдет с вами делать новую революцию? Вы же видели: обывателям достаточно пошуметь в интернете. Как когда-то на кухнях.

— Для революционных преобразований достаточно одного-двух процентов общества.— Владислав отвечает формулой, которой наверняка не раз пользовался в статьях на сайте Левого фронта, в разгоряченных полемикой чатах.

Пытаюсь приземлить разговор, увести его из плоскости манифестов:

— Скажите, вам никогда не бывает обидно, оттого что вы так неутомимо бодаетесь с властью, портите себе анкету — на высокооплачиваемую работу вас скорей всего никогда никуда не возьмут... а в ответ, по большому счету, ноль... По крайней мере, в Ростове. Что в конце девяностых выходило несколько десятков человек на ваши акции, что сейчас. Не обидно?

— Народ запуган,— отвечает Владислав; мы продолжаем общаться несколько по касательной, в тестовом режиме.— Немногие готовы выступить публично. Но все же сегодня ситуация с протестной активностью намного лучше, чем три года назад. Тогда вообще была мертвая тишина.

У него среднее юридическое образование, которое обеспечивает ему эпизодические заработки: обиженных системой и желающих добиться справедливости — легально, путем обращений в судебные и иные органы — хватает. Владислав их консультирует, помогает вести бумажный диалог с властью. Его родители из рабочих. Сам, говорит, вряд ли решится заводить семью. Семья делает уязвимым и отбирает время, необходимое для главного — противостояния с неправедной властью. Сейчас Владислав с головой погружен в перипетии с регистрацией Российского Объединенного Трудового Фронта: Юстиция отказывает регистрировать РОТ ФРОНТ как партию. Когда он говорит об этом, в его вязком голосе появляется азарт. Я, наконец, понимаю, насколько бессмысленно с моей стороны выманивать его на "разговор по-человечески". Величие идеи, священное прошлое, поединок с чудищем власти, героические мечты — это и есть его реальность. Он здесь живет. Все остальное фон.

Очень скоро "я" в речи Владислава органично перетекает в "мы":

— Дело ведь даже не в том, каковы наши шансы на успех. Это удел путиноидов — ставить на то, что заведомо выигрышно. Для нас дело в самой идее.

Не в первый раз я говорю с человеком, которому комфортней вместо простецкого "я" использовать фундаментальное "мы". "Я" все трудней выживает в великодержавной среде. Мечется, ищет, к кому примкнуть.

Новые двадцатилетние, которым, как Владиславу, наша постсоветская жизнь представляется тупиком, будущее видят там, где двадцать лет назад нам виделось навсегда прожитое прошлое. Молодые пассионарии верят в "поворотный сценарий".

Вспоминаю свою студенческую компанию двадцать лет назад. Было весело. Посиделки, дискотеки. Ближе к сессии — учеба. И ожидание перемен под затертую кассету группы "Кино". Возможность лично влиять на судьбу своей страны двадцатилетнему мне, равно как и моим двадцатилетним приятелям, в голову не приходила. В дни августовского путча мы пили пиво перед телевизором с приглушенным звуком... Не потому ли я сейчас живу в стране, которая мне не нравится?

В нашей с Владиславом вялой, комковатой беседе о социалистическом вчера и возможном социалистическом завтра нам так и не удается выйти на прямой контакт. Говорим будто через стену. Мы не согласны друг с другом, но даже не думаем спорить всерьез. Мы не то чтобы друг друга не понимаем — мы не видим нужды друг другу что-либо доказывать. Что, в общем-то, неудивительно. Если поколение Владислава действительно примется за строительство нового социализма — тех, кому было двадцать, когда разваливался старый социализм, спрашивать они не будут. Потому что кому интересно мнение отмолчавшихся? Мнение упустивших свое время...

Мы умнее

Двадцатилетний студент и предприниматель Виталий позвонил мне из маршрутки: задерживается — в городе в пробке.

За столиком возле окна, вальяжно раскинувшись перед ноутбуком, с прижатым к уху мобильником, сидит другой молодой предприниматель. Дирижируя пальцем над страничкой сайта с какими-то списками, он отдает указания Оксане.

— Оксана, нужно сделать так, чтобы они могли выбрать сразу несколько позиций,— говорит он и уточняет ласково, но с нажимом.— Это понятно? Потому что, Оксана, если непонятно, ты переспрашивай, ладно? Чтобы потом не было... недоразумений,— многозначительная пауза.— О'кей, Оксана, едем дальше!

Начальник Оксаны источает кураж и восторг победителя. Он слегка смешон. Впрочем, по мне — весь наш капитализм слегка смешон. Как лакей в господском фраке. Впрочем, при виде того, с каким упоением наши люди играют в бизнесменов, понимаешь, что запас прочности у капиталистической концепции в России — при всем ее удручающем воплощении — еще весьма и весьма велик.

Как бы то ни было, человек, которого я дожидаюсь, успел настроить меня на вполне серьезную волну. Причем именно своим опытом освоения капитализма.

Виталий Пархоменко — студент четвертого курса экономического факультета ЮФУ. Отличник, активист, стипендиат Оксфордского фонда. Сложил стипендию за несколько месяцев (оксфордская совсем невелика — немногим более 3 тысяч рублей), и открыл предприятие по торговле автозапчастями через интернет: зарегистрировал ИП, уплатил пошлины, купил несколько городских телефонных номеров, компьютер и принтер. Смотался в Москву, подписал договоры с поставщиками и начал работать. Штат — пять человек, такие же студенты, как он сам.

Компанию Виталий назвал "Авто Идея", и неспроста: весь бизнес построен на незамысловатой идее с рекламными флаерами, которую он удачно усовершенствовал. Ежедневно сотрудники "Авто Идеи" рассовывают под "дворники" припаркованных во дворах и возле офисов автомобилей флаеры, в которых помимо информации об интернет-магазине и контактов размещены цены на запчасти. Для каждой машины — свой флаер. То есть во флаере, который получает владелец, к примеру, "Опеля Вектры", указаны цены на наиболее ходовые запчасти именно "Опеля Вектры". Только адресная информация, способная заинтересовать автовладельца за те несколько секунд, которые обычно расходуются на просмотр подобной рекламы.

— Скажите, как вам в голову пришла ваша авто идея? — спрашиваю я Виталия, когда он усаживается передо мной за столик.

— Не помню,— говорит.— Я ложусь спать и просыпаюсь с одной мыслью: как заработать. Так что сложно сказать, как и когда именно.

Интернет-магазин уже несколько месяцев умудряется работать и приносить прибыль, не имея интернет-сайта. Виталий хочет, чтобы сайт выглядел достойно — мол, первое впечатление нельзя создать дважды,— а на достойный денег пока не хватает.

— Через год я получу диплом маркетолога,— рассказывает он.— Недавно я полюбопытствовал, каковы мои перспективы трудоустроиться по специальности. Судя по информации кадровых агентств, заинтересованность бизнеса в маркетологах нулевая.

Его отец в советские годы работал заместителем директора одного из заводов, мать — бухгалтером. После того как на завод пришли приватизаторы, родители с завода уволились: не вписались в производственный процесс. Ни стартового капитала, ни финансовой помощи Виталий от родителей не получил.

— Это вас огорчает?

— Не то чтобы... Когда начинаешь с самого низа, твой успех по-настоящему твой.

— И как вам в роли начинающего предпринимателя? Трудно?

Бизнесмен Виталий — точь-в-точь как революционер Владислав — фаталистично пожимает плечами:

— Что есть, то есть. Стараюсь не зацикливаться. Нужно карабкаться.

— И до какого уровня вы рассчитываете подняться?

— Там видно будет.

О своем бизнесе рассказывает без придыхания. В картинке, которая складывается из его слов, студенческого больше, чем предпринимательского.

— Прибыль пока стараемся не тратить. Но летом девочка... то есть сотрудница, решила на море съездить — собрались, посоветовались, решили, что можем выделить ей энную сумму.

— Вы коллективно решаете денежные вопросы?

— Конечно.

— И большие деньги проходят через компанию?

— Заказы разные бывают, в том числе и на крупные суммы. И клиенты разные попадаются. Одни заказывают деталь стоимостью в несколько сот рублей и требуют копии учредительных документов. Другие без лишних слов оплачивают доставку карданного вала ценой около ста тысяч рублей.

Эх, если бы я да в свои двадцать был так же деловит... Думал бы о том, как заработать, просыпаясь и ложась спать... Но нет, в перерывах между пивными посиделками я писал лирические стихи и дочитывал русскую классику — все, что допечатывалось после отмены социалистической цензуры. Эх...

Но в какой-то момент Виталий роняет:

— Ведь дело совсем не в деньгах, дело в идее.

И я спохватываюсь, что чуть было не упустил главное в его истории. В истории о том, как и почему затевают бизнес студенты с дырявыми карманами.

— И какая же это идея?

— Независимость.

— То есть от родителей?

— Сейчас от родителей. А вообще — в более широком смысле... Ну, независимость. Понимаете?

— Понимаю.

Потягивая свой безалкогольный коктейль, Виталий переключается на разговор "за жизнь", и я понимаю все более отчетливо — независимости от чего именно он ищет посредством денег.

— Я как-то пытался на работу устроиться. К торговому представителю, который занимается медоборудованием. Говорю, расскажите подробней, в чем моя работа будет состоять. А он: "Да что тут рассказывать? Работа пойди-принеси, пшел вон, не мешай". Я даже не стал интересоваться, какая зарплата. И такие дяденьки везде, куда ни сунься. А ведь мы, смею предположить, умнее их. И работали бы лучше. Но идти пресмыкаться перед каким-нибудь уродом, чтобы через лет десять тебя допустили на его место... нет, спасибо. Пытался торговую точку арендовать на авторынке. Так они, как только поняли, что отката от меня можно не ждать, отказались сдавать мне точку в проходном месте.

Чем дальше он говорит, тем больше его речь похожа на речь Рязанцева. Одинаковое недовольство, неприятие нынешней России, несправедливой и сонной. Одинаковая готовность не ждать перемен, а вкалывать ради них. Просто один хочет менять государственное устройство, а другой — собственный статус.

Виталий стремительно перемещается от одного полюса к другому — то вспоминает студенток на "бентли", то гопоту под подъездом.

— Либо стать босотой, которая бухает под подъездом, либо пробиться. Либо ты — либо тебя,— и после некоторой паузы: — Недавно возле дома убегал от таких. Вшестером гнались. Видимо, узнали, что я дело свое открыл. Они это не любят — когда кто-то высовывается.

Двести урн

Суббота. Дописываю статью про двадцатилетних бизнесмена и бунтаря. В дверь звонят. Открываю — на пороге молодой человек со стопкой листовок, ровесник Виталия и Владислава. Пришел агитировать: скоро выборы в гордуму.

— Голосуйте за нашего кандидата. Наш кандидат двести урн в районе установил,— заводит он свою тараторку.

— Сколько-сколько? Триста урн?

— Нет, двести,— сбившись, он с трудом восстанавливает в памяти заготовленный текст.— И еще фонтан. В соседнем дворе.

Парень переходит к биографии кандидата. Считывает с листовки. Ничего необычного. Родился-женился, много думал о благе народа. Снова перебиваю:

- А чем-нибудь еще этот человек себя проявил? В смысле — до урн? И фонтана? Вы-то сами про него что-нибудь еще знаете?

Парень скучнеет. В глазах его отчетливо читается: нарвался на зануду.

— Вы, наверное, в институте учитесь? — спрашиваю.

— Д-да,— а сам на лифт косится.

— Что, ректор попросил поагитировать? Типа — социальная активность, репутация, всем зачтется?

Смотрит тоскливо.

— Вам листовку оставить?

И правда, чего я к нему привязался... Все равно ведь не пойду я на эти псевдовыборы. Отступаю в тамбур. Парень шагает к лифту, в смущении обронив "спасибо" вместо "до свиданья", я по инерции отвечаю ему:

— Не за что.