Русский музей открыл сразу две крупные выставки: в корпусе Бенуа расположился Давид Бурлюк, в Строгановском дворце — Алексей Явленский. О вожде русского футуризма сегодня не слышал только ленивый, Явленский же до сих пор оставался фигурой загадочной.
Миллион раз описаны терзания при виде достижений коллеги, неизменно упирающиеся во фразу "Это должен был придумать я!". Для Явленского такой проблемы не существовало. Если ему что-то нравилось, он начинал рисовать так, будто и в самом деле выдумал это сам. Карьера Явленского началась в Петербурге при Репине, в 1896-м он покинул Россию, разъезжал по Европе, осел в Германии, где и скончался в 1941 году. За это время ему попеременно нравились Репин, Серов, французские импрессионисты, неоимпрессионист Синьяк, Ван Гог, Матисс, Дерен и Вламинк. Игорь Грабарь, вспоминая Явленского, закончил свой перечень Пикассо. После чего Явленский успел полюбить еще Гогена, Сезанна и Кандинского. В припадке увлечения он, по свидетельству Грабаря, почитал очередного кумира единственным гением, "до иллюзорности перенимая все внешние характеристики, манеру, мазок, обработку поверхности". Выставка Русского музея показывает, как это было. Нервные, напряженно выгнутые, бегущие наперерез друг другу потоки мазков Ван Гога у Явленского текут тихой деревенской речкой, плавно огибая друг друга и вовсе останавливаясь в заводях. А веские формы Сезанна вылеплены варварски ослепительными безмятежными цветами — неудивительно, что безыдейно красочный фовизм занимал Явленского дольше всего.
Поначалу это расценивали так, будто неоперившийся талант валяет дурака, хвастливо демонстрируя, что может сожрать абсолютно все, что попадется ему на пути. Вместо того чтобы сразу изваять нечто великое и ужасное. Но игры затянулись, всеядность Явленского начала смущать: в том возрасте, когда талантам полагалось умирать или хотя бы отрезать себе уши, он все рассказывал не об экзистенциальных драмах, а о любимых картинах. Что произошло бы с Явленским дальше, предсказывать никто не брался. Но в середине 1930-х он тяжело заболел: медленно развивался паралич, пришлось пить радиевую воду, терпеть болезненные уколы, а кисть привязывать к пальцам. Одновременно нацисты запретили ему выставляться, картины Явленского были удалены из немецких музеев, последний раз представ перед публикой в 1937-м на печально известной мюнхенской выставке "Дегенеративное искусство". Именно в эти годы Явленский создал прославившую его серию "Медитации".
Обездвиженный, он мог видеть только окно собственной комнаты, а рисовать — лишь прямые вертикальные и горизонтальные линии. "Медитации" — это свыше 1600 портретов окна: черный переплет, плоскости, заполненные прямыми ровными мазками разных цветов. Получается лицо с закрытыми или опущенными глазами, страдальчески сдвинутыми или удивленно приподнятыми прямыми бровями (верхний отсек рамы) и плотно сжатыми губами (нижняя перекладина). За неизменностью модели и ритма главным персонажем серии становится цвет.
Тем не менее считать, что главным открытием своей жизни Явленский обязан только артриту, было бы наивно. Медленный, но неудержимый распад формы демонстрируют и портреты, которые были излюбленным жанром художника: от тяжеловесных опытов в духе Репина — через мерцающие импрессионистские экзерсисы, залитые яркими красками плоскости в духе Матисса, многочисленные "абстрактные головы" 1920-х — к схематизму "Медитаций". Маршрут подкреплен логикой истории живописи ХХ века, которую самозабвенно обыгрывал Явленский.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА
Выставка продлится до конца июля.