Концерт классика
В зале имени Чайковского прошел концерт Баварского государственного оркестра под управлением его теперешнего руководителя — знаменитого японско-американского дирижера Кента Нагано. Первоклассную выучку баварцев на материале музыки Рихарда Штрауса и Антона Брукнера не смог не оценить СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Ну действительно, все превосходные степени, уместные в описании этого концерта, приходится выделить самой игре баварского Штаатсоркестра (он же, по совместительству, оркестр одного из главных театров Германии, Баварской государственной оперы). В первом отделении исполняли "Метаморфозы" Рихарда Штрауса — "этюд-адажио" для 23 солирующих инструментов. (Это вещь, которая уверенно просится на звание редкой, но тут у московских меломанов были вполне уверенные возможности для сравнения — несколькими днями ранее эту вещь сыграл со своими музыкантами Валерий Гергиев.) Уже в этом камерном составе два с небольшим десятка струнников смогли изумить: пробивная симфоническая мощь заполняла зал с первых тактов, когда даже из прописанного в партитуре скромного состава вступают только низкие струнные.
"Метаморфозы" вопреки названию не имеют никакого отношения к прекрасным экзерцициям Овидия, их неоклассичность совсем другого плана — это произведение, написанное в 1946 году в порядке реквиема, там снова и снова повторяется начальная тема траурного марша из "Героической" Бетховена. У оркестра Кента Нагано в этой вещи скорбь предстала немного надчеловеческой, немного официальной — как безукоризненно, даже идеально по пластическому своему рисунку задрапированные складки траурного полога на государственных похоронах. Сами музыканты при этом звучали как ожившее музейное полотно, может быть, даже как иллюстрация к энциклопедической статье про почтенную немецкую оркестровую культуру: с безупречной обрисовкой всех деталей и при этом с феноменальным по своей чисто скульптурной красоте звуком, крупным, открытым, увесисто-вибратным.
А в Седьмой симфонии Брукнера, наоборот, оркестр, вышедший на сцену уже в большом составе, шутя демонстрировал вполне камерный по своей слаженности, органичности и живому дыханию (не по объему звука, в третьей части обрушивавшегося на зал Чайковского апокалиптической лавиной) баланс. Духовые и вовсе звучали как какие-то идеально и терпеливо подобранные компьютерные сэмплы — только руками развести.
Другое дело, что этот концерт и запомнится теперь как парад Баварского государственного оркестра, а не как работа Кента Нагано. Что бы ни было тому причиной — специфические представления о такте или специфические же отношения с позднеромантическим симфонизмом,— но собственное лицо дирижера как художника все время терялось за персоной образцового модератора оркестровых умений. В качестве авторского жеста господин Нагано позволил себе только две чуть затянутые паузы, прозвучавшие, впрочем, в общем контексте совершенно оглушительно. А в остальном, как алгебраическая функция, дирижерская работа скорее скользила по поверхности обоих произведений, избегая сколько-нибудь персонального высказывания на тему их драматургии, в которой человеческого звучания за мастерски преподнесенными романтическими лекалами было не различить.