"Люди все время боятся, что из-за этой сволочи их придут убивать"

В середине сентября поселок Карца Пригородного района Северной Осетии, населенный преимущественно ингушами, чуть не превратился в новую горячую точку. Ольга Алленова побывала в поселке, расположенном ближе других к Владикавказу, и выяснила, что чувствуют местные жители, когда в североосетинской столице взрываются смертники.

"Если я ингуш, это не значит, что я враг"

От центра Владикавказа до поселка Карца всего 15 минут езды. Поселок расположен через дорогу от большого современного военного городка: здесь совсем недавно отстроили дома офицерского состава и общежития для 58-й армии, дислоцированной в Северной Осетии.

Именно сюда после теракта на центральном рынке Владикавказа направились несколько сотен молодых осетин. К поселку пригнали БТР и ОМОН, и шествие удалось остановить (см. материал "Если мы поднимемся, мало не покажется" в N 37). Но никто не знает, что случится здесь завтра.

В североосетинском поселке Карца живут 4800 человек. 3700 из них ингуши. Соотношение национальностей, населяющих поселок, хорошо видно по составу учеников в местной средней школе: в ней учатся 560 детей, из которых 317 ингушей, 72 осетина, 54 русских, 20 азербайджанцев и 4 грузина.

Сегодня эту статистику приводят, когда хотят убедить, что межнациональных конфликтов здесь нет. А в былые времена, говорят, местные жители и не знали, кто из соседей какой национальности.

70-летний Бесолт Ерижев поселился в Карца в конце 1950-х, когда его семья вернулась после депортации. С тех пор он отсюда никуда не уезжал. "Я весь Кавказ могу пройти пешком,— улыбается Бесолт.— Мне никто зла не причинит. Потому что я мирный человек". Уверенность старика основана на убеждении, что Аллах не позволит обидеть мирного человека.

— А как же теракты против мирных людей? — спрашиваю я.

— Это преступники, они идут против воли Аллаха,— отвечает старик.— Они во власти темных сил. Они и в Ингушетии взрывают людей. Им все равно, кого взрывать.

Мы стоим возле мечети. Будний день, полдень, жара. Местный мулла уехал в Назрань. Старики собираются во дворе мечети на обеденную молитву.

— Мулла у нас хороший, молодой, ему сорок,— говорит другой старик, Халид Джаниев.— Учился в Казани. Он говорит, что нельзя убивать, воровать, ругаться, обижать соседей. Он ненавидит смертников.

— Почему же их так много?

— Они во власти темных сил.

— Почему же так много молодежи уходит в подполье?

— Их надо воспитывать.

— А кто должен их воспитывать?

— Власть. Обстановка у нас какая? Работы нет. Денег нет. Кто-то заманивает их в лес. За убитого милиционера дают 200 тыс. руб., за убитого военного — 150 тыс. руб. Это большие деньги. Молодежь хочет жить красиво и богато.

— А вы воспитываете?

«За убитого милиционера дают 200 тыс. руб., за убитого военного — 150 тыс. руб. Это большие деньги»

Неловкое молчание. Старики не могут открыто признать, что идеология подполья устроена так, чтобы свести на нет их авторитет. Радикальная идеология, основанная на протесте против традиций и поддерживающих эти традиции старейшин, прижилась быстро, особенно среди молодых людей. Они считают стариков неграмотными в вопросах ислама. Считают, что им запудрили мозги. И поэтому влияние стариков, о котором до сих пор так много говорят представители власти, оказалось нулевым.

— В 20 лет человеку хочется разрушать,— после долгой паузы говорит Бесолт.— Независимо от того, осетин ты или ингуш.

Мы выходим со двора мечети на пустынную улицу.

— Если я ингуш, это не значит, что я враг,— говорит Халид Джаниев на прощанье.— И я не должен жить в страхе. А люди все время боятся, что из-за этой сволочи их придут убивать. Преступник, который взорвал людей на рынке, это погибшая душа. У него нет ни национальности, ни отца-матери.

И уходит молиться.

"Евкуров молодец, он современно мыслит"

Мы едем по поселку. Кое-где у домов стоят старики, из школы возвращается стайка веселых детей. В какой-то момент я понимаю, что меня смущает. Я не вижу на улице ни одного молодого человека старше 16 лет.

Водитель объясняет, что все на работе. Слов старейшин о том, что у молодежи нет работы, он не слышал.

— Боятся выходить из дома люди,— говорит глава национально-культурного ингушского общества "Даймохк" Магомед Гадаборщев.— После теракта люди ограничены в передвижении. Боятся ехать на рынок или в больницу. Мы, ингуши, от этого теракта тоже пострадали.

Сноха и внучка Магомеда 9 сентября были на рынке; их отбросило взрывной волной, и они отделались легкими царапинами. Когда по Владикавказу поползли слухи о том, что на рынке не было ни одного ингуша, потому что они якобы знали о готовящемся теракте, Магомед первым пришел к главе местной администрации и сообщил: "Мои там были". И ему еще долго придется это доказывать. Потому что в Осетии до сих пор популярны слухи о том, что в 1992 году в ночь перед началом войны все ингуши уехали из республики.

Магомед устал от стереотипов. Он говорит, что Осетия для него единый дом, в котором живут и осетины, и ингуши, и русские, и грузины.

Я задаю Магомеду вопрос, который мне задавали во Владикавказе. Я спрашиваю, почему ингуши не проводят митингов с осуждением терактов.

— Преступники совершили преступление в святой день,— отвечает Магомед.— Три дня отведены Всевышним на празднование. Но преступники не считаются ни с чем. Все мусульмане знают, что это тяжелый грех. И наши люди осуждают это. Но митинги не дают положительного эффекта. Митинги — это опасность. Не принято у нас митинги проводить. Сразу милицию нагонят, военных. Мы эти вопросы решили обсудить на сходе, собрать авторитетных людей и поставить вопрос о том, как нам навести порядок в своем доме. Почему эти незваные гости сюда проникают? Почему мы все время их боимся? Надо же поставить им заслон наконец.

В поселке Карца с 2001 года действует своя народная дружина. В ней семь человек. Она выходит на улицы не каждый день, а только когда ее об этом просит администрация. В этой дружине и дочь Магомеда.

— Уважение к женщине здесь большое,— объясняет он.— Замечание из уст женщины мужчина принимает молча, а если мужчина сделает замечание мужчине, так и кулаки в ход пускают.

«Как можно было журналистам говорить, что террорист-смертник — ингуш? А потом выяснилось, что это неизвестно кто»

В задачи дружинников входит наблюдение за порядком, а главным образом, за появлением в поселке незнакомых людей.

— В основном незнакомцы — это те, кто в гости приезжает из Ингушетии,— говорит Магомед,— но все равно надо наблюдать внимательно. Здесь никто не хочет, чтобы случилось что-то плохое. Разве вы захотите, чтобы у вас дома подрались или что-то разрушили? Вот и мы не хотим.

Идем к районной администрации. Глава Джемал Гаглоев приветствует Магомеда и обсуждает с ним предстоящий сход старейшин.

— У нас здесь проблем нет,— говорит чиновник.— Живем одной семьей.

— Но кое-что накипело, есть что обсудить,— возражает Магомед.— Как можно стоять возле правительства Северной Осетии и держать антиингушские плакаты? И как можно было журналистам говорить, что террорист-смертник — ингуш? А потом выяснилось, что это неизвестно кто. А всю неделю люди думали, что это ингуш, и все газеты московские про это написали. Мне дочка звонила из Германии: "Отец, пишут, что смертником был ингуш, что теперь будет?" Я точно знаю, это делают те, кто не хочет примирения осетин и ингушей. Как только отношения налаживаться стали, опять взрыв — и все опять стало плохо.

Магомед вспоминает, что такое уже было после Беслана. Ингуши боялись выходить на улицу.

— А мы в те дни никуда не прятались,— говорит старик.— Я на второй день предложил свои услуги по переговорам. Вот глава подтвердит.

Джемал утвердительно кивает: "Я тогда в милиции работал, помню".

— Но мне перезвонили и сказали: "Террористы требуют других людей",— продолжает Магомед.— А потом все ингуши стали виноваты. Так нельзя. Мы ненавидим этих преступников. Нигде в Коране не написано: "Убей человека". Любой смертник — это убийца вдвойне. Даже от кровной мести мы начинаем сегодня уходить, хотя это и древний обычай. Потому что это опять же убийство. Евкуров уже поставил вопрос — прекращать кровную месть. Для тех семей, которые веками враждуют, это просто спасение. Евкуров молодец, он современно мыслит.

Магомед прощается и выходит. Уже в дверях оборачивается:

— Нам надо, чтобы в Осетии был мир и порядок. Чтобы у всех были одинаковые права. И ни один ингуш другого вам не скажет.

В 1992-м здесь, в Карца, шла настоящая война. Но ингуши после войны отсюда не уехали. Поэтому возвращение ингушских переселенцев в Карца не вызывает такого горячего обсуждения, как, к примеру, в райцентр Октябрьское. Наверное, это связано с тем, что многие ингушские дома в Октябрьском заняты выходцами из Южной Осетии. А в Карца если и были брошенные дома, они так и стояли пустыми много лет. И только теперь их хозяева возвращаются, в этом году — 15 семей.

В кабинет заходит начальник местной милиции Асланбек Суанов. Я спрашиваю его о сентябрьском походе на Карца и о том, чем все это могло закончиться.

— Ничем хорошим,— отвечает милиционер.— Но думаю, до этого не дошло бы. Все МВД тут было, на подступах к Карца.

— Значит, все-таки испугались?

— Да не особо. Мы тут ко всему готовы. Но лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.

— Как те милиционеры на Черменском круге, которые террориста пропустили?

— Это не я сказал, это вы.

В здании администрации, на первом этаже, работает кружок кавказского танца. Хореограф Даша Дзотова — ингушка, каждый день она приезжает сюда на работу из Назрани.

— Как же вы ездите на работу каждый день через 105-й пост? — спрашиваю я.— Наверное, после теракта трудно стало?

— Совсем нет,— отвечает Даша.— Паспорта проверят и пропускают. Мы привыкли. Здесь можно жить нормально, главное — слухам не верить. Слухи — это очень плохое дело. Вот недавно у нас слух пошел, что одна наша жительница поехала в Октябрьское за газ платить и пропала. Мол, убили ее и закопали. Все были так в этом уверены, что, когда выяснилось, что она замуж вышла в Октябрьском, никто не поверил.

— За осетина вышла?

— За осетина. Такое до сих пор случается.