Последние годы я все чаще слышу, как люди тонкие и сложно организованные начинают вздыхать, вспоминая жизнь в СССР. Кто бы мог подумать, а? А думать надо!
Повторяю: вздыхают люди сложные, образованные, вполне вписавшие в современную жизнь и не бедствующие.
То есть никакие не деды с мохнатыми ушами и носами, в свитерах под серыми пиджаками, гундосящие, как в мультиках Куваева про Масяню: "Я в советские времена — уууу!"
И не наивные детки, наслушавшиеся дедков, а потому пылко влюбившиеся в небылицу про пионерию-комсомолию.
И вздыхают вовсе не тогда, когда я сам срываюсь и бью кулаком по столу: "Даже при Брежневе лучше было! Тогда не было таких бесстыжих ментов! И с мигалками секретари обкомов не ездили!"
Эти люди с трудом подбирают слова, силясь дать наиболее точное определение охватывающей их тоски и, смущаясь, спрашивают меня, не чувствую ли я сам, что жизнь в Советском Союзе была более честной и чистой в... (мучительный подбор) душевном плане?
— Дмитрий, ну вы же помните, что весь наш круг объединен был солженицынской, шукшинской идеей жить не по лжи, и хотя правду от нас скрывали, и за правду можно было загреметь, но ведь мы ж именно правды искали, когда ротапринтировали "Живаго" или брали на ночь на папиросной бумаге изданный Новый Завет? И слово "интеллигент" для нас на самом деле означало "ищущий правду"... Свежий номер "Литературки" по средам... "Новый мир"... Это пир был какой-то, праздник! Ваш вот "Огонек" в перестройку... Ну, Дима, вы сами разве не чувствуете, что при Брежневе этот поиск правды был как жизнь, эмигрировали из-за правды! А теперь — какая правда, какой поиск... Хотя, вон, книги любые, информация, интернет... Но пришел — купил, деньги-товар-деньги, и никого ничего не интересует.
Выше других знамя этой неосоветской тоски поднимает нежно любимый мною писатель Дмитрий Быков. "СССР,— пишет он,— был богатой и сложной системой, в которой уживалось много всего, а постсоветская Россия, как всякая послереволюционная действительность,— система слабая, бледная, плоская и простая... Так что терпеть инакомыслие или инакочувствование — что является первым признаком сложной системы — здесь никто не собирался: ни в 90-е, когда хозяевами дискурса были либералы, ни в нулевые, силовые... Попробуйте при современном инакомыслящем сказать доброе слово об СССР — например, заявить, что в 70-е годы Россия была лучше, чем в нулевые,— и вы немедленно огребете по полной. Это не конфликт убеждений, поскольку большая часть идеологий для того и создана, чтобы дурные люди могли ими прикрываться. Это онтологический конфликт сложности и простоты. Между тем Советский Союз, хорош он был или плох, был настолько же сложнее, богаче, напряженнее, интеллектуально насыщеннее России 90-х или нулевых, насколько Россия Серебряного века — пошлого, растленного, развратного и коррумпированного — была богаче, сложнее и интереснее России 20-30-х годов".
Эту идею — что Советский Союз при всех своих грехах был структурой многоклеточной, тогда как нынешняя Россия напоминает амебу, одноклеточный простейший организм — Быков отстаивает с яростью клокочущего чайника.
Я долго пытался определить, какую же такую сложность и какое же такое многообразие Быков уловил и закрепил за той, ушедшей, советской, казенной эпохой, пока вдруг в очередном разговоре с очередным неглупым и непростым господином, признавшимся, что ему порой очень не хватает СССР, не сообразил.
Сложность той жизни состояла в многообразии путей поиска правды, про которую не было известно ничего, кроме того, что она где-то есть. В СССР в унылую идею коммунизма не верил никто, зато официальному мифу каждый противопоставлял собственный. У кого-то был миф о западной жизни. У кого-то — об Израиле как земле обетованной. У кого-то, как у режиссера Говорухина,— миф о прекрасной дореволюционной России. У кого-то — о православной соборности. У кого-то — о Серебряном веке. У кого-то — об истинном ленинизме. У кого-то — об отделении от СССР. Эти мифы преследовались, но их было столько, что уничтожить их было можно, только уничтожив население страны.
СССР вообще представляется мне гигантским темным складом, ангаром, в котором, при быстром промельке спичек или фонарика, каждый искал истину, которая в один момент объяснит все. Вот здесь группа богоискательствующих товарищей штудирует "Историю российской церкви" о. Владимира Русака, отпуская проклятия гонителям. Тут другие товарищи пытаются достичь состояния сатори посредством изучения научно-популярной брошюры "Философские основы дзэн-буддизма". Там учат иврит. Тут постигают по "слепому" ксероксу духовную и боевую составляющую айкидо и карате. Рядом вызывают дух Гумилева-отца по методу Блаватской. По соседству перепечатывают "Этногенез" Гумилева-сына (ну, или "Хронику текущих событий"). Сбоку расшифровывают со слуха песни Beatles и Rolling Stones. Шаг назад — зороастрийцы и арийцы. Шаг вперед — структуралисты и формалисты. Шаг влево — троцкисты и кропоткинцы. Шаг вправо — хлопобуды и будохлопы. У всех в рядах доносчики, за всеми следит КГБ, у всех рукопись лишь на ночь, во всех рукописях не хватает самой главной страницы, но все готовы пострадать, лишь бы добыть Грааль. И все, что запрещалось — а запрещалось все,— почиталось Граалем: иначе зачем запрещать?
Это и было советской сложностью, воспеваемой Быковым.
Когда ангар сыграл в ящик, и крышу снесло, и явился свет, выяснилось, что и кладов особых нет, и что сейфы распахнуты, и что тайники большей частью пусты. Западная жизнь оказалась полна труда и проблем. Израиль предстал маленьким и провинциальным. В дореволюционной России обнаружилась тьма гадостей, закономерно приведшая к революции. А стихи стали вообще никому не нужны.
Какое-то время действовал операционный наркоз смены вех, потом — наркоз обустройства жилища и жизни, а потом, когда в образованных, сложносочиненных людях снова возникла потребность в ответе на вопрос об истине, они очутились наедине со своей тоской.
Больше всего они напоминают человека, не покупавшего книг с 80-х и вот зашедшего в современный книжный,— и взвывшего. Потому что книг — тыщи, и большинство авторов неизвестны, и как отличить бриллиант от дерьма, непонятно. Но все на продажу.
И так же себя чувствует человек, последний раз ходивший в кино в СССР и вот забредший в современный мультиплекс,— и офигевший. Потому что залов десять штук, и то ли на "Китайскую бабушку", то ли на "Девушку с татуировкой дракона", и сотни подростков — короче, прикинь! — бегают и жрут попкорн, одноклеточная система, а ведь выстаивали раньше очереди на полуподпольного Тарковского... Да нет, мы не против долби-сарраунд, и всех этих три дэ, и попкорн тоже недурная придумка, особенно когда соленый, а не сладкий, — но согласитесь, Дмитрий, это какая-то индустрия, товарооборот, а не хватает... ну, душевности, что ли, которая раньше была.
А я и не спорю. Потому как все это проходил. И тоску по душевности, и шок.
Наша ошибка вот в чем была: мы думали, что стоит открыть потайную дверь, прочитать заветную книжку — и откроется истина во всем ее невозможном блеске. А смысл жизни не существует в готовом виде, а складывается, как пазл, в индивидуальном порядке.
Так что я всю эту тоску по душевности и сложности СССР понимаю, но ей отнюдь не сочувствую.
Вот у меня сегодня дома горой навалены штук двадцать жизненно важных, но еще не прочитанных книг, штук сорок до зарезу необходимых, но еще не просмотренных DVD, и в компьютер вбит список, где книг этих и фильмов еще сотни три. И Найл Фергюсон там с "Восхождением денег", и Осборн с "Цивилизацией", и Быков с "Пастернаком", и Лосев с "Меандром" и "Бродским", и последние Сенчин, Крусанов, снова Быков, Бояшов, Садулаев, Шимазаки, Хокинг, Болл, Ридли, Капица, Закария, Пятигорский, Барт, Адорно, Делез, Бадью, Фукуяма (и снова Быков...).
Одноклеточное время?
Мне смешно.
Ну, допустим, кому-то и одноклеточное.
Но ты-то сам можешь прирасти тем количеством клеток, которое считаешь необходимым? Или же, как в СССР, оправдываться, что "быт заел"?
Ну-ну.