Премьера театр
Постановка "Укрощения строптивой" в Александринском театре для Оскараса Коршуноваса — вторая попытка Парой сезонов раньше знаменитый литовец поставил эту шекспировскую комедию на главной сцене Франции. Теперь старейшая императорская сцена России открыла новым "Укрощением" свой Пятый международный Александринский фестиваль, национальным сценам как раз и адресованный. С подробностями ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
К факту дубля "Укрощения" можно относиться по-разному. Как к красивой рифме или как к примете глобализации национальных сцен. Ни то, ни другое на качество спектакля не влияет. Перед премьерой в Петербурге никто не скрывал, что оба "Укрощения" будут похожи, что более всего в этой пьесе режиссера интересует преображающая реальность стихия театральной игры, и постановочный прием, и сценографическая идея будут повторены, но не в деталях.
Если кто забыл, у Шекспира история Катарины и Петруччо — это театр в театре, историю разыгрывает перед пьяницей Слаем бродячая труппа. Оскарас Коршуновас интродукцию про одураченного пьяницу-медника не вычеркивает, как это часто случается при постановках. Напротив, Кристофер Слай (Валентин Захаров) становится одним из главных действующих лиц спектакля.
Подвыпивший молодой человек, якобы из публики, вырывается из рук беспомощной билетерши и забирается на авансцену бархатного театра, где в худших традициях новой драмы, тянет какую-то невнятную историю своей неудачной любви. С первых минут понятно, что выступает он от лица реальности. А на сцене его поджидает обман, и для начала не слишком возвышающий.
Промелькнувший в шекспировской пьесе Лорд (Семен Сытник), по воле которого актеры и разыгрывают Слая, в Александринском театре похож на волшебника Посперо, расположившегося за гримировальным столиком, вокруг которого разбросаны обломки прошлого старинного театра, какие-то багеты, портреты. Труппа актеров в черной прозодежде и есть свора его гончих, с собачьей преданностью и подвыванием втягивающих Слая в театральное измерение. С него снимают джинсы, моют его в тазике, гримируют, переодевают в какие-то младенческие панталоны и чепчик. Приводят жену-трансвестита — в красных юбках, на огромных котурнах, будто только что вышедшую из-за кулис "Служанок" Виктюка. И все это в окружении расставленных по сцене гиперболизированных гипсов поэтов-мыслителей-композиторов, от Сократа до Пушкина.
Понятное дело, уж если неофит попался в коварные собачьи лапы культуры, то для начала его оболванят. Но когда дурно воспитанный и самодовольный Слай превращается в увлеченного и наивного зрителя в подгузниках, он выглядит пусть идиотичнее, но как-то человечнее.
Обидно, что реального зрителя это "Укрощение строптивой", не взирая на многообразие и многослойность игровых приемов, не может увлечь так же сильно. Рамочный сюжет задуман режиссером не так уж плохо. Здесь ведь не просто Слай очарован театральными уловками; самонадеянность культурного вырождения оказывается под снисходительными щелчками осколков драмы эпохи Возрождения, собранных в калейдоскопе разных игровых приемов. Актеры играют со своими ролями; втискивают руки в висящие на портновских манекенах костюмы героев, изображают марионеток, поют рок и рэп, заменяют шекспировский текст более или менее остроумной отсебятиной.
Для пары Бьянки (Мария Луговая) и Люченцио (Тихон Жизневский) придумана сцена с легким перышком, благодаря этому нехитрому приспособлению диалог влюбленных превращается в обмен нежными дуновениями. А вот сюжет укрощения строптивой Катарины (Александра Большакова) упрощен до схемы кукольного театра. Словом, режиссер освободил "Укрощение" от психологии, обнажил в пьесе структуру комедии дель арте, а импровизационной свободы от актеров не добился. Это и есть главная проблема спектакля, идея которого зиждется на философии творчества, преображающего реальность, и на всепобеждающей стихии театральной игры. Здесь не хватает именно этого театрального чуда.