Фестиваль танец
На крупнейшем танцевальном фестивале Европы, проходящем в этом году под девизом "Encore!" ("Еще!"), два лидера современного танца — француженка Маги Марен и американец Билл Ти Джонс — представили премьеры балетов, в которых выясняли отношения с историей и исследовали проблему человеческой памяти. Из Лиона — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Ги Дарме, основавший в 1984 году Biennale de la danse и за 26 лет сделавший Лион главным европейским полигоном современной хореографии, решил отойти от дел. В этом году он проводит свой последний фестиваль, а потому, вопреки обыкновению, не стал делать его тематическим, а постарался составить программу так, чтобы после каждого спектакля благодарные зрители требовали бы этого самого "Encore!" — то есть исполнения на бис. Демократичный куратор учел различные вкусы и потребности своей публики — в афише фестиваля 48 компаний: два десятка имен, уже попавших в историю танца, и рвущаяся к славе молодежь; спектакли, ставшие классикой ХХ века, и свежайшие мировые премьеры; раздражающие танц-провокации и упоительные танц-воспоминания. Сам-то Ги Дарме, прощаясь со своим детищем, испытывает только светлые чувства: недаром центральное событие биеннале, грандиозное танцевальное Дефиле, четыре с половиной тысячи участников которого собрали на улицах Лиона почти триста тысяч зрителей, проходило под названием "La vie en rose" ("Жизнь в розовом свете") и отличалось еще не виданной лучезарностью.
Однако большинство приглашенных на биеннале авторов не разделяет оптимизма куратора: и настоящее, и прошлое, и тем более будущее представляются им довольно-таки мрачными. Так, знаменитый Билл Ти Джонс, наследник джазовых традиций афроамериканского балета, показал европейскую премьеру своего балета "Fondly Do We Hope... Fervently Do We Pray" про убийство президента Линкольна в 1864 году, протянув от него идеологическую нить к нынешним братоубийственным войнам.
Мысли автора о прошлом и нашей за него ответственности озвучены в буквальном смысле: каждый танцевальный эпизод сопровождается комментариями актера, пересказывающего биографию исторического героя и заодно сообщающего факты из жизни участников спектакля,— ведь, по убеждению Билл Ти Джонса, история — это цепь взаимосвязанных цифр и фактов. Цифры (600 тысяч погибших в гражданской войне Севера и Юга) впечатляют, однако мрачность спектакля декларативна — сам балет сентиментален, как мыльная опера, и прелестен, как мечты невесты. Белый овал сцены затянут белой кисеей, за которой артисты, одетые в приличные костюмы-двойки и платья благопристойной длины (компромисс, найденный художником для XIX и XXI веков), пластическим хором выражают чувства и чаяния главных героев. То есть тревожно прыгают, волнуются торсами, благоговейно носят на руках "Линкольна" и его "жену", а в кульминационные моменты замирают в патетических скульптурных барельефах. Для танцмонологов и дуэтов главных персонажей в зрительный зал вынесена овальная площадка, чтобы лучше были видны переживания артистов и прекрасное владение техникой. Упрекнуть в пошлости этот красивый до приторности, качественно поставленный и отлично исполненный спектакль рука не поднимается — уж очень искренен его наивный пафос.
Представительница первого поколения французской "новой волны" Маги Марен, прогремевшая еще в начале 1980-х и, в отличие от своих соратников, не утратившая ни авторского кредо, ни творческой активности, тоже высказалась по поводу исторической памяти, представив мировую премьеру спектакля "Salves". Эта трагикомедия, перекликающаяся по жанру со знаменитым мареновским "May B", совершенно гениальна. При этом Маги Марен делает все, чтобы ее произведение было трудно рассмотреть: после демонстративно примитивного пролога, в котором актеры, вышедшие из рядов зрителей в самой затрапезной одежде, долго блуждают по грязной и пустой сцене, сосредоточенно переплетая в воздухе невидимые нити истории, свет гаснет до самого финала. Спектакль идет в полной темноте, и лишь тусклые лучи фонарей выхватывают в разных концах сцены живые картинки, длящиеся от пяти до тридцати секунд — как вспышки памяти или обрывки забытых снов. При этом кажется, что во тьме все время происходит нечто чрезвычайно важное, просто нам доступны лишь обрывки реальности, из которых следует собрать целое,— точно так же, как нелепым персонажам спектакля, которые все время что-нибудь роняют, расколачивая вдребезги: вазу, поднос с бокалами, гипсовую статую Свободы.
Эти семеро живут необыкновенно деятельной жизнью: куда-то бегут, от кого-то спасаясь, что необъяснимым образом вызывает ассоциации с еврейскими погромами; из грубо сколоченных ящиков вылезают солдаты в полной боевой выкладке — как призраки смерти; невесты в белом падают со стен, будто проваливаются в пропасть. Персонажи в бешеном темпе накрывают праздничные столы и крушат их, так и не успев ничего отпраздновать; вешают на стены фото кумиров (от Элвиса Пресли до Путина в компании с Бушем-младшим) и кумиры падают, не провисев и двух секунд.
Ритм спектакля просчитан с поразительной точностью и совершенством: нарастая от эпизода к эпизоду, он достигает такого напряжения, что публика вытягивается в струнку, будто на электрическом стуле. Тем же зрителям, которые теряются в догадках, как следует воспринимать этот саркастичный гиньоль, снисходительная Маги Марен дает подсказку. Одна из ее героинь, взволнованно ломая мел, пишет на школьной доске: "Когда сидишь по уши в дерьме, остается только петь". И под финал хореограф идет вразнос, устраивая на сцене буйное веселье с использованием самых топорных гэгов из самых заштатных комедий. При вспыхнувшем свете на головы персонажей выливаются ведра краски, оплеухи раздаются во все стороны, в физиономии летят килограммами торты, посуда бьется ящиками, а над этим тотальным побоищем порхает игрушечный вертолетик с гипсовым Иисусом, привязанным к его хвосту.
В отличие от позитивно настроенного Билл Ти Джонса взгляд Маги Марен на человечество и его прошлое совершенно безотраден: ничему-то история не учит, идеалы разбиты в прах, а на обломках "вечных ценностей" инфантильное человечество устраивает тотальный бардак. Но, вопреки мизантропии автора, "Salves" производит обратный эффект, заставляя думать, что мир вовсе не безнадежен — во всяком случае, до тех пор, пока в нем производят гениальные спектакли.