В серии "Намедни. Наша эра" вышла книга, посвященная девяностым. Ознакомившись с изданием, злопамятная Анна Наринская решила, что предложенный там джентльменский набор десятилетия личным набором Леонида Парфенова не является.
Почти два года назад Леонид Парфенов выпустил первый том своей иллюстрированной саги — "Намедни. Наша эра. 1961-1970". Тогда, в рецензии для журнала "Власть" (см. статью "Парфенов в переплете" в N 44 от 10 ноября 2008 года) я написала, что при всех достоинствах, при всех запоминающихся фотографиях и часто остроумных текстах это издание предлагает не картину жизни, а картину потребления тех лет. Того, как потреблялись, например, известия о вводе войск в Чехословакию наряду со спичами Аркадия Райкина и нагрянувшей модой на вьетнамки.
На это Леонид Парфенов написал в журнал раздраженное письмо (его напечатали в разделе "Письма "Власти"", см. N 46 от 24 ноября 2008 года). Он упрекал меня в высокомерии, на которое, как он уверен, я не имею никакого права, и в незнании творчества Давида Тухманова.
Так что теперь я чувствую себя как-то не то чтобы неловко, а несвободно. С одной стороны, не заметить выход этого тома "Намедни" было бы неправильно. Девяностые — это время, про которое мы до сих пор сами не можем понять, что тогда происходило: не только по большому счету — хорошо это было или плохо, но просто — нравилось нам тогда жить или не нравилось. А "Намедни. Наша эра. 1991-2000" предлагает довольно тщательную и небездумную попытку их каталогизации.
С другой стороны, из-за тех, пусть даже почти двухлетней давности трений рецензия на новое парфеновское издание становится делом особо ответственным. Надо быть особо осторожной и объективной: не проявить опять каких-нибудь пробелов в образовании, вроде неосведомленности о тонкостях дискографии группы "Мумий Тролль", и уж ни за что не придираться к мелочам.
Хотя придираться, наверное, действительно не стоит. В отличие от книги про шестидесятые, где Леонид Парфенов суммировал и отбирал материал общеизвестный, но при этом ни ему, ни большинству его читателей лично не памятный, теперь он в принципе делится воспоминаниями. Которым читатели вполне могут противопоставить свои собственные.
Тут каждый, конечно, о своем: и мне, например, удивительно, что в этом издании отсутствует материал, посвященный балабановскому "Брату" (1997). Зато сиквелу этого фильма посвящен целый разворот. И нет, дело сейчас не в унылом выяснении, какой фильм лучше, а в неколебимом ощущении, что первый "Брат", который, как пишет Леонид Парфенов, "большинство публики упустило", шарахнул по мозгам неизмеримо сильнее, чем второй. И что мотто "не брат ты мне, гнида черножопая" в народное сознание проникло куда глубже, чем "скажи мне, американец, в чем сила?".
Там есть "Санта Барбара" (1992), но нет "Твин Пикса" (1993). И тут опять же разговор не о том, что лучше (его смешно было бы заводить), а о том, что хотя к первому сериалу приникали куда более массово, второй по-настоящему сносил крыши. Показанный по центральному каналу линчевский опус менял представление о том, что вообще можно увидеть по телевизору, о кино и отчасти о реальности. Более того, он странным сюрреалистическим образом с этой реальностью соотносился: отечественную жизнь девяностых иногда легче было объяснить заговором потусторонних сил, чем сменой экономических формаций.
Есть пелевинское "Generation П" (1999), но нет "Чапаева и Пустоты" (1996). Хотя при всей ударной попсовости текста про Вавилена Татарского, ставшего, как пишет Леонид Парфенов, "портретом современности (то есть девяностых.— А.Н.), которой правят реклама, имиджмейкерство и восклицание "вау!"", именно "Чапаев" перевел Пелевина из писателей в явления и переломил сложившийся к тому времени статус-кво с чтением, вернее с нечтением. Это была первая за годы настоящая книжка, которую читали в метро.
Или вот — имеются ставший ежедневной газетой "Коммерсантъ" (1992) и журнал "Афиша" (1999), "установивший всего второй после "Коммерсанта" стиль русской прессы". Газета "Сегодня" (1993) при этом вообще не упомянута, хотя, если уж говорить о "стиле русской прессы", влияние ее "Отдела искусств" на отечественную культурную журналистику и уж точно на манеру обозревателей "Афиши" нельзя переоценить. Это, конечно, личное, но с этим временем и с его образами и событиями у большинства из нас и могут быть только личные отношения.
В этом смысле к составителю "Намедни. 1991-2000" испытываешь даже некоторое сочувствие. То, что содержится под обложкой альбома, на которой представлен джентльменский набор десятилетия — телевизор-"двойка", набор виэйчэсок, игровая приставка, чипсы, бутылка "Балтики" и мохнатые шлепанцы в виде поросяток — никак не может быть личными парфеновскими девяностыми. Но попытка "посмотреть шире" и отодвинуться от себя самого, предпочесть личному общественное, а тому, что трактуется как "элитарное",— массовое, часто чревата безразличием, уводит в простое перечисление. И тут впечатление такое, что автору этой книги делать ее было куда менее интересно, чем могло бы. Хотя нам-то, впрочем, разглядывать ее вполне интересно — утверждаю это отнюдь не из-за того самого желания быть осторожной и объективной. Просто можно смотреть на эти картинки, а вспоминать свои.