Фестиваль опера
Среди новых оперных постановок Зальцбургского фестиваля в этом году оказались "Орфей и Эвридика" Кристофа Виллибальда Глюка, поставленные режиссером Дитером Дорном и дирижером Риккардо Мути. Постановку авангардного для своего времени (1762) произведения, которое обычно считается одной из первых "современных" опер, оценивал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
В этом неровном, но местами поразительно красивом спектакле (вместе с Дитером Дорном работал его регулярный соавтор, сценограф Юрген Розе) использовали самую первую редакцию "Орфея и Эвридики", то есть ту, которая новаторскую идею оперной реформы предлагала венской публике. Глюк и его либреттист — приятель Казановы Раньеро де Кальцабиджи — старались преодолеть диктат условностей традиционной opera seria и создать музыкальную драму, посвященную реальным человеческим чувствам. В этом им собирались наследовать и постановщики: по уверениям режиссера, опера должна говорить не о какой-то высокопарной идее любви, а о нормальном общечеловеческом чувстве.
Чище всех это успокаивающее ощущение — немного нудновато и предсказуемо, но никаких сверхчеловеческих эксцессов — довелось передать Риккардо Мути и Венскому филармоническому оркестру. Знаменитый дирижер в очередной раз продемонстрировал свою способность показывать музыку XVIII века эдакой безупречно сделанной олеографией в старинной книге, прикрытой папиросной бумагой: к музыкальному результату получалось испытывать уважение, но донести до публики ощущение революционности он вряд ли мог. Небольшие работы Гении Кюмайер (Эвридика) и Кристиане Карг (Амур), как положено, были аккуратным фоном для Орфея в исполнении Элизабет Кульман, молодой певицы со свежим меццо, которое, однако, заметно недобирало в смысле необходимых для этой партии альтовых низов.
И режиссер, и сценограф с особой тщательностью обыгрывали те места, которые и так достаточно сильны в музыкальном и драматическом смысле. Бодрая увертюра — согласно живым еще при Глюке традициям — никак не связана с оперой ни по музыкальному материалу, ни по настроению, это номер в общем-то служебный по замыслу — веселая фоновая музыка для рассаживания публики, настоящее представление начинается с до-минорных аккордов сцены оплакивания Эвридики. Но Дитер Дорн упрямо хочет все-таки ввести зрителя в курс дела, и поэтому во время увертюры он изображает веселье на Орфеевой свадьбе. И вот Эвридика внезапно проваливается в люк, оставляя в руках супруга свое красное платье: теперь можно начинать плакать.
Неожиданно красочно подано и внезапное появление Амура, обещающего пособить Орфею: из темных глубин арьерсцены бесшумно выплывает призрачный помост с олимпийскими богами, изображенными (и полуосвещенными) точь-в-точь как библейские старцы Рембрандта — с седыми бородами, в тюрбанах и в тускло поблескивающих парчовых одеяниях. Начало второго акта с преддверием царства мертвых и с толпой адской нечисти искусствоведческие ассоциации продолжает: графично выглядящая в агрессивном шафрановом свете груда буйно извивающихся тел приводит на память иллюстрации Доре к "Божественной комедии". Однако затем следует сцена в Элизиуме, где уже никаких заигрываний с историей искусства, только абсолютно абстрактная, почти в духе Роберта Уилсона, сценографическая красота. Бездонное небо, берег, гладкая поверхность моря (поневоле вспомнишь апокалиптическое "море стеклянное, подобное кристаллу") и нескончаемая череда идущих по этому берегу "блаженных духов" в одеждах мягких пастельных цветов. И все это так безукоризненно рифмуется и с ариозо Орфея "Che puro ciel!" (может быть, самым удивительным номером всей оперы), и с двумя плавными хорами духов, что именно эта картина кажется центральным эпизодом всего спектакля.
Ну нет, как будто бы вспоминают постановщики, это же спектакль не о смерти, это спектакль о любви. И незамедлительно проваливают следующую сцену (начало третьего акта). Вообще говоря, это не самый удачный фрагмент оперы; очень уж похоже, что и Глюк с Кальцабиджи придумали его только для того, чтобы создать хоть какой-то "экшен" между возвращением Эвридики Орфею и ее вторичной погибелью, а равно и для того, чтобы дать Эвридике попеть хоть что-нибудь значительное. Эвридика, забыв о том, что ее супруг вообще-то ради нее поломал обычный порядок дел во вселенной, обрушивает на отворачивающегося от нее Орфея град почти кухонных по своей нелепости упреков. Дитер Дорн и Юрген Розе только подчеркивают это ощущение неудобной паузы, разыгрывая эту сцену в виде прескучных хождений туда-сюда по сцене в уже знакомой по первому акту декорации. И в конце концов Эвридика — дубль два — опять становится на тот же люк и опять опускается в преисподнюю.
Безутешного Орфея, пытающегося удавиться при помощи все того же красного платья Эвридики, опять спасает Амур, воскрешающий Эвридику, но перед финалом героям приходится посмотреть пантомиму на музыку очередного балета. На сцену поочередно выбегают ссорящиеся пары разного возраста (и даже не только разнополые), мужчины с женщинами на какой-то кафешантанный лад ссорятся стенка на стенку, затем мирятся. Итог, видимо, в том, что супружеская любовь — штука, знаете ли, непростая. Только в сравнении с теми поразительными по какой-то трансцендентной художественной красоте зрелищами, которые предъявляет спектакль сорока минутами ранее, это кажется слишком скромным поводом для того, чтобы устраивать оперную реформу.